Дмитрий Дегтев - 1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

Когда бандиты хватились пропавшей, по всей Кущевской были организованы поиски. Причем в них активно участвовала и сестра Агафьи. Она даже заходила в дом, где та скрывалась, и спрашивала у хозяина: «Не приходила ли сюда одна из солдаток?» Но старик пожалел женщину и не выдал ее.

В итоге Агафье удалось отсидеться, а потом следующей ночью незаметно покинуть станицу и заявить в полицию. Прибывшим вскоре отрядом была задержана целая банда грабителей и убийц, состоявшая из местных жителей, в которую входили даже две женщины [59].

В феврале всю Центральную Россию сковали сильнейшие морозы. «Как известно, в последние недели железнодорожное движение встретило непреодолимые затруднения по чисто стихийным причинам – почти по всей России необычайные морозы и снежные заносы свирепствовали беспрерывно, и на некоторых железнодорожных линиях пришлось перекрыть всякое движение», – сообщали «Нижегородские губернские ведомости» 19 февраля. Вследствие этого и без того недостаточный подвоз хлеба в промышленные города, такие как Санкт-Петербург, Москва и Нижний Новгород, полностью прекратился. Продажа хлеба отныне осуществлялась только два раза в день, утром и вечером, поэтому еще с ночи люди занимали места в километровых очередях. Кому не досталось заветной буханки утром, продолжали героически стоять на лютом морозе, надеясь получить ее во время «вечерней торговли».

В столице тем временем ходили слухи, что скоро хлеба не будет вовсе. «Обыватели начали делать запасы, печь сухари, и в результате действительно получилось, что запасы хлеба во многих пекарнях и булочных не удовлетворяли всего спроса, – писал Ольденбург. – Из „хвостов“, так и не дождавшихся хлеба, стали образовываться первые кучки недовольных, бродивших по улицам с криками: „хлеба! хлеба!“ Эти кучки, разраставшиеся в толпы, состоявшие сначала главным образом из женщин и детей, не вызывали особого беспокойства» [60]. Типичный такой аргумент, что дефицит вызван якобы самими покупателями, слишком много покупают, понимаешь ли!

В таких вот условиях 14 февраля открылась сессия Государственной думы. В первом заседании Родзянко и министр земледелия Риттих ограничились общими рассуждениями о тяжелом положении и мифическом «ответственном правительстве». Милюков в целом повторил свою прежнюю речь об «изменах».

Зато на следующий день случилась настоящая сенсация. Лидер трудовой группы Александр Керенский заявил, что дело вовсе не в «злоумышленной воле отдельных лиц», мол, хватит уже копать слишком мелко. «Величайшая ошибка – стремление везде и всюду искать изменников, искать каких-то там немецких агентов, отдельных Штюрмеров, под влиянием легенд о темных силах, о немецких влияниях, – заявил он. – У вас есть гораздо более сильный враг, чем немецкое влияние, – это система». Керенский также упрекнул депутатов в том, что те занимаются одной лишь констатацией фактов и постановкой «диагнозов», вводят в заблуждение народ и не хотят решительных действий. И пригрозил, что вскоре «предостережения» могут смениться «фактами», очевидно намекая на грядущее начало революции.

Очевидно, что Керенский хорошо представлял реальную ситуацию и уже не боялся ответственности за фактически открытый призыв к борьбе с царем. Так и вышло. Правительство потребовало у Родзянко стенограмму речи Керенского для привлечения его к суду за революционные призывы, но получило отказ. Примечательно также, что, как и более ранняя ноябрьская речь Милюкова, выступление Керенского потом интерпретировалось с большими искажениями и преувеличениями. В том числе приписывали оратору и то, чего он и вовсе не говорил. «Керенский призвал монарха либо немедленно прекратить войну, либо отречься от престола», – сообщал «Нижегородский листок».

Между тем ни градоначальник Петрограда генерал Балк, ни командующий войсками округа генерал Хабалов, не считали положение угрожающим. Только министр внутренних дел Протопопов, получавший многочисленные отчеты из охранного отделения, испытывал тревогу. «Тревожное настроение революционного подполья и общая распропагандированность пролетариата» , – писал начальник столичной охранки еще 9 января. «События чрезвычайной важности, чреватые исключительными последствиями для русской государственности, не за горами», – сообщалось в рапорте от 28 января. «Озлобление растет… Стихийные выступления народных масс явятся первым и последним этапом на пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех анархических революций», – говорилось в паническом донесении от 5 февраля [61].

Испуганный Протопопов запросил данные о наличии сил для подавления возможных беспорядков. Ему донесли, что полиция, конные части и учебные команды полков насчитывают 10 тысяч человек. Конечно, в окрестностях Петрограда находилось еще около 200 тысяч недавно призванных новобранцев и выздоравливающих солдат. Но что это были за солдаты! Молодые люди 18-19-летнего возраста, жившие в тесных казармах и не очень хотевшие идти умирать на фронт. А сомнений в том, что война сулит только массовую смерть и никаких побед, в начале 1917 года уже не оставалось. И вся эта масса к тому же читала газеты, в которых сообщалось о голоде, убийствах, параличе правительства, а также питалась слухами о Распутине, злодее царе и изменниках. А еще совсем рядом находился Кронштадт, где жила огромная масса матросов Балтийского флота, в последнее время не столько воевавшая, сколько читавшая большевистские листовки и газеты со смешными карикатурами про царя и правительство.

Однако несмотря на явные признаки полного краха, власти все еще надеялись, что предел терпения народа не исчерпан. Население призывали надеяться на лучшее и «не поддаваться на провокации». 22 февраля в прессе было опубликовано патетическое воззвание: «Неблагоприятные условия необычайно суровой зимы вызвали тяжкие для всех испытания, но близка весна, и с ней, Бог даст, наступят лучшие дни… С верою в Бога и успех русского оружия надо еще потерпеть и не дать себя увлечь злонамеренным смутьянам, побуждающим к беспорядкам». Весна действительно была близка, но лучшие дни наступили отнюдь не для всех!

В тот же день, 22 февраля, несмотря на сложное положение, царь выехал из Царского Села в ставку, всецело доверившись начальнику Петроградского военного округа генералу Хабалову. Последний обещал любой ценой пресечь возможные эксцессы силой оружия.

Лед тронулся 23 февраля, когда тысячи голодных рабочих Путиловского завода в Петрограде вышли на улицы. При этом переход от собственно недовольства экономическим положением к политическим лозунгам, в отличие от предыдущих случаев, произошел почти мгновенно. В тот же вечер в руках манифестантов появились красные флаги и плакаты «Долой самодержавие!» и «Долой войну!». Поначалу шествия проходили без особых эксцессов, и за первые два дня повстанцы лишь избили 28 городовых.