Евгений Анисимов - Петр Первый: благо или зло для России?

Прощение мог получить только тот раскольник, который отрекался от своей веры и приносил унизительное покаяние. Да и потом за ним устанавливался тщательный надзор со стороны церкви. Нераскаявшихся старообрядцев подвергали разнообразным ограничениям, их принуждали нести двойные повинности и платить двойные налоги, им запрещали заниматься торговлей и другими видами деятельности, состоять в мирских должностях, свидетельствовать в суде, их нельзя было приводить к присяге, им не давали издавать, переписывать, хранить книги, учить детей грамоте, запрещали читать и писать. Особые знаки на одежде выделяли их из толпы. В сущности, это был настоящий геноцид по религиозному принципу, вроде того, что устраивал испанский король Филипп II в отношении морисков в середине XVI века.

Такое положение стало возможным исключительно благодаря позиции Петра, давшего полную свободу фанатикам и карьеристам в рясе расправляться со своими идейными противниками. За поддержку его синодальных начинаний царь предоставил церковным деятелям свободу расправы с конкурентами, и они с необыкновенным рвением взялись за роль инквизиторов. Синодальные члены постоянно выступали экспертами Тайной канцелярии. Оттуда они забирали к себе, в монастырскую тюрьму, раскаявшегося под воздействием пыток раскольника и в тонкой беседе с ним выясняли, подлинно ли он раскаялся или только сделал вид, что готов подчиниться официальной церкви, а после этого писали "отчет" начальнику Тайной полиции. Истинно, спустя три века так же стыдно читать эти отчеты, как "отчеты" советских священников в КГБ.

Да, и сам Священный синод почти с первого дня работы в 1721 году фактически стал филиалом Тайной канцелярии, имел собственные камеры пыток. Феодосий и чаще Феофан, гордившийся своей ученостью, любили устраивать "диспуты". Удобно расположившись в золоченом кресле, они спорили на богословские темы с подвешенным на дыбе "заледенелым раскольником", да и то не всегда выигрывали этот спор — старообрядческие старцы были очень образованны и умны, легко находили аргументы в виде пространных цитат из Священного Писания, ясных и логичных умозаключений, а их фанатичная вера придавала им уверенность. И надо сказать, читая эти пропитанные кровью старообрядцев протоколы допросов, испытываешь гордость за свой народ — действительно, как много было в порабощенном государстве порядочных, совестливых, достойных людей. Оказывается, не все были сволочи, не все предатели, пригибающиеся под неимоверной тяжестью государственного ярма или продавшиеся за пайку. Среди документов Сыскного приказа, созданного, как сказано в указе, "для изыскания истины пытками", крайне мало свидетельств поражения старообрядцев, признания ими своей неправоты, ничтожно число просьб о пощаде и совсем нет доносов на свою братию — и это в стране, где царил культ доноса! А пыточная система в Сыскном приказе была гораздо страшнее, чем в Тайной канцелярии, что вообще характерно для церкви. Примечателен спор Святейшего синода и Правительствующего сената в 1742 году по поводу того, с каких лет можно пытать людей, сделавших описку в титуле императрицы. Сенат считал, что пытать нужно с 17 лет, а Синод настаивал на том, чтобы пытали с 12 лет, а то и раньше, ибо, считали иерархи церкви, человек становится преступником, как только начинает грешить, а способность грешить у человека появляется уже в 7 лет. И это церковь Христа!

Возвращаюсь к старообрядцам и приведу несколько примеров их страданий и мужества. Крестьянин Дмитрий Белов был пытан в 1752 году 13 апреля (50 ударов кнута) и 6 ноября (35 ударов), а 18 января 1753 года за отказ "признать свою ересь" получил еще 35 ударов, но не покорился. При этом у дыбы стоял священник и увещевал вернуться в лоно православной церкви, что тотчас бы прервало нечеловеческие мучения узника.

Так было и с 60-летним каменщиком Яковом Куприяновым, которого пытали в 1752 году. На первой пытке ему дали невероятное количество (90!) ударов кнута, а на второй — 70 ударов. На третьей пытке несчастный получил 100 ударов! Уму непостижимо, как он страдал! В Тайной канцелярии, разбиравшей политические дела, нормой считалось 20, максимум 30 ударов кнута, который, как известно, своими острыми краями (полотно кнута состояло из полосы твердой, загнутой по краям свиной кожи) глубоко вонзался в тело несчастного и выдирал из него куски мяса. Несмотря на эти мучения, Куприянов от веры своей не отрекся. Его приговорили сначала к сожжению, но потом били кнутом и сослали на каторгу в Эстляндию, в Рогервик (в Сибирь раскольников не ссылали, боясь их побегов).

Упорствующий в расколе 70-летний дворцовый крестьянин Полуехт Никитин был настоящим борцом за то, что теперь называют свободой совести. В 1747 году он выдержал две пытки, на которых получил 73 удара кнутом, но по-прежнему утверждал: "Будь-де воля Божия, а до души моей никому дела нет". Так он и умер с этими словами на устах. И до сих пор Русская православная церковь не признала этого греха смертоубийства тысяч невинных людей и, уж конечно, не покаялась.

Теперь о грехе доносительства. Ни в одной православной церкви Вы не найдете иконы святого Яна Непомука, чешского священника, отказавшегося открыть королю исповедь королевы, за что он был утоплен во Влтаве. Культа его и не могло быть в нашей церкви, потому что доносительство было нормой ее жизни 200 лет. 1 мая 1722 года Святейший синод опубликовал указ, согласно которому каждому священнику предписывалось нарушать одно из основополагающих христианских таинств — тайну исповеди в том случае, если в словах прихожанина священник усмотрит состав совершенного или задуманного государственного преступления. Синод уверял, что нарушение тайны исповеди "не есть грех, но полезное, хотящаго быть злодейства пресечение". Услышав из уст своего духовного сына нечто подозрительное, священник был обязан тайно донести "куда следует", а затем обличать преступника во время расследования в органах сыска. Доказать состав государственного преступления, опираясь только на слова, сказанные исповедующимся под епитрахилью, было весьма трудно, но и не доносить стало опасно: духовный сын мог проговориться в другом месте или на допросе объявить, что священник знал о его преступном замысле. А священника, уличенного в недонесении, ожидало лишение сана, имущества и жизни как "противника и такового злодея согласника, паче же государственных вредов прикрывателя".

Мало того, Синод требовал от попов приносить особую присягу о неразглашении: "Когда же к службе и пользе Его императорского величества какое тайное дело или какие б оное не было, которое приказано мне будет содержать, то содержать в совершенной тайне и никому не объявлять". Указ 1722 года, как и ему подобные, поставил каждого православного священника в тяжелейшее положение: доносы на духовных детей являлись нарушением устоев веры, а недонесение шло вразрез с волей земного владыки. Все с той же целью усиления полицейского начала в церкви Петр ввел закон об обязательности ежегодной исповеди и причащения прихожан, а также записи явки на исповедь в специальных книгах. И священники послушно исполняли волю светской власти, ибо сами боялись доносов. Не явившиеся к исповеди автоматически признавались раскольниками, и в этом случае мать-церковь Христова безжалостно выбрасывала их за пределы своего священного поля. А для верующего человека это было порой страшнее смерти. Да и часто бывало, что мирянин не шел на исповедь не потому, что он сомневался в реформах Никона, а потому, что боялся доноса священника: как истинно верующий, слышавший или сказавший что-то против действующей власти, он должен был сказать всю правду, как перед Богом! Вот и возникала дилемма, мучившая русского человека на протяжении 300 лет нашей истории: "И доносить мерзко, и не доносить страшно". Выбор ужасающий: или Родину продать, или бессмертную душу, или донести во славу отечества, или отринуть участь Иуды. И это нужно было решать срочно: закон устанавливал трехдневный срок для доноса, иначе сам погоришь "за недоносительство". В итоге церковь вместе с государством поощряла доносительство, которое с Петровской эпохи стало обычным, вовсе не осуждаемым явлением, к которому были три столетия причастны все служители церкви от высших иерархов до сельских батюшек. Во всем этом было какое-то мерзкое бесстыдство. При Петре появились так называемые "исповедальные допросы", когда изломанный на пытках узник перед смертью хотел исповедоваться и причаститься, как положено христианину. И к нему являлся заранее проинструктированный священник. При исповеди он умело задавал нужные следователю вопросы, а потом писал отчет об исповедальном допросе. А если нужных "исповедальных показаний" он не добивался, то безжалостно покидал умирающего, не удостоив его последнего причастия и отпущения грехов. Так было и после Петра с самозванкой "Таракановой", так было и позже. Как вспоминает один из декабристов, он страшно обрадовался, когда к нему в камеру вошел священник, а тот, увидев святой порыв узника, сказал ему пару ласковых слов, а потом задрал подрясник, достал тетрадку и карандаш и бодро спросил: "Ну, в чем будем каяться?" И эта зараза доносительства расползлась по всему обществу, отравила жизнь многих поколений. Поэтому-то откуда знать православным, в чем состоял подвиг святого Яна Непомука.