Евгений Анисимов - Петр Первый: благо или зло для России?

Благотворительная деятельность Иова, поддержанная царем, стала примером (может быть, не столько приятным, сколько обязательным) для других сановников. Новгородский ландрихтер Я. И. Римский-Корсаков, тесно связанный с Иовом, устроил особую больницу и гостиницу в Знаменском соборе. В 1715 году Петр приказал пристроить к гостиницам бани, поварни и покои за казенный счет. На это дело дали пожертвования царские родственники и семья Меншикова. В некотором смысле в Новгороде был поставлен удачный эксперимент того, что ныне называется "социальной защитой". В контексте поощрения этого рационального гуманизма в отношении выблядков нужно рассматривать и знаменитую казнь придворной девицы Марии Гамильтон, умертвившей двух незаконнорожденных младенцев. Успех дела Иова навел царя на мысль о превращении всех монастырей в богадельни, поставив монашествующих на службу светскому отечеству. Естественно, Иов, если бы вскоре не умер, наверняка возразил бы против этого начинания, изменившего суть монастырской жизни.

Никто ни до Петра, ни после не выражался так резко о монашестве, не издавал таких указов, в которых обвинял всех монахов в тунеядстве и утверждал, что люди "бегут в монастыри от податей, а также от лености, дабы даром хлеб есть". Конечно, среди монахов были и есть бездельники, симулянты — имитаторы веры, грешники и "сластоедцы". Порой и сейчас, видя на Пушкиногорской субботней ярмарке толстущего монаха, вальяжно гуляющего по рядам, невольно вспоминаешь достопочтенного Балду и его незадачливого нанимателя в рясе. Все это неизбежно, поскольку дьявол усерднее трудится по совращению душ в святых местах, а над нами, и так погрязшими в грехах, пролетает без остановки. Но признаем, что и среди монашьей братии было (наверное, есть и сейчас) немало праведных и святых людей. Я затрудняюсь однозначно объяснить столь яростную атаку Петра на монастыри и монастырский образ жизни. Что стояло за этим? Возможно, это старая ненависть к "старине" — символу всего враждебного. Недаром он дважды издавал указы, запрещавшие монахам писать, запершись в кельях. Ясно, что так писались филиппики и подметные письма против его власти. Наверняка за закрытыми дверями "книгописец" Григорий Талицкий сочинил свои антиправительственные "Тетради". Возможно, Петр вспоминал виденные им на Западе иезуитские монастыри-госпитали или так проявилось желание реально применить протестантские принципы общей пользы, единства служения и труда?

А я укажу Вам на истинную причину столь "яростной атаки" Петра на монастыри. Исходя из концепции "регулярства", Петр стремился зарегламентировать все, что видел, и при этом считал себя высшим судией всему, что делалось в России. Прав исследователь петровской религиозной политики А. С. Лавров, который считает, что совсем не секуляризация, не пропаганда своих начинаний, не распространение просвещения были главной целью петровской церковной реформы, а "социальное дисциплинирование", или, попросту говоря, использование церкви для усиления контроля за обществом, ибо ни одна институция не была столь всепроникающей, как церковь. И тут в своем фанатичном стремлении контролировать и направлять образ жизни и мышления своих подданных Петр яростно отвергал саму идею монашества, и совсем не потому, что монахи казались ему бездельниками, тунеядцами или дезертирами, а потому, что царю была невыносима сама мысль, что в его регулярном государстве, где все — "государевы рабы", ходящие по струнке, есть люди, внутренне независимые от него — светского правителя, живущие иными, чем исповедует он, ценностями и идеалами.

В высшей степени примечателен для нового видения устройства общества как тотально контролируемого петровский указ "о запрете страдания". В 1721 году в Тайной канцелярии рассматривалось дело Варлаама Левина, который на пензенском базаре публично осуждал власть. При этом выяснилось, что он, делая это публично, сознательно хотел "волею своею пострадать и умереть". Этот случай был замечен Петром, и вскоре появился удивительнейший в русской истории указ, в котором его желание резко осуждалось, да еще с элементами наставления "простым душам": "Не всякое страдание, но только страдание законно бываемое, то есть за известную истину, за догматы вечныя правды, за непременный закон Божий, полезно и богоугодно есть". В России же — православной стране — места для законного страдания нет, так как "таковаго правды ради гонения никогда в Российском, яко православном государстве, опасатися не подобает, понеже то и быти не может". Чем не аргументация советского чекиста в "профилактической беседе" с начинающим диссидентом! Иначе говоря, нет в России причин идти на костер идеи ради. Но, как известно, страдальцев в России любят. Только дай нашему человеку "претерпеть за правду" — жизнь его освещается смыслом и обоготворяется народом. А такого бесконтрольного страдания, по мысли власти, допускать ни в коем случае нельзя. Левина казнили с особой жестокостью — после долгих пыток он был колесован, а голову его в банке со спиртом отправили в Пензу, как считала власть, в пример другим.

Был еще один важный момент, который при изучении церковной реформы Петра ускользает от исследователей. Это нескрываемый страх перед силой, которая выше светской власти с ее полицией и армией. Дело в том, что церковь — организация духа, врата неземного и горнего царства — символизировала собой независимость от государства — царства земного и тленного. Конечно, со времен иосифлян церковь пропиталась земным духом, а уж ее византийская сервильность у Русской православной церкви от рождения (здесь я с Вами согласен). И все же! При определенных условиях церковь могла бы оказать сопротивление светской власти в ее не знающих пределов преобразованиях. Петр отлично это понимал, слыша тихий ропот церковников. Указ о запрете приводить певчих в Новодевичий монастырь явно свидетельствует о его опасениях на сей счет. Опора на киевских монахов — из тех же соображений: чуждые в русской среде, они были послушны царю. Задумав ликвидацию патриаршества и введение Синода, Петр в знаменитом "Духовном регламенте" (заметьте, что его написал Феофан, а Петр отредактировал) простодушно и откровенно признавался, что, вводя коллегиальное правление в церкви, он рассчитывает, что при коллегиальности церковь не будет оппонировать самодержавию: "…от соборного правления не опасатися отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единаго собственнаго правителя духовного ‹…› ибо простой народ не ведает, как разнствует власть духовная от Самодержавной; но великою Высочайшаго Пастыря (то есть патриарха. — Е. А. ) честию и славою удивляемый, помышляет, что таковой правитель есть то вторый Государь, Самодержцу равносильный, или и больше его, и что духовный чин есть другое и лучшее Государство, и се сам собою народ тако умствовати обыкл…" А дальше самое главное: "Тако простые сердца мнением сим развращаются, что не так на Самодержца своего, яко на Верховного Пастыря в коем-либо деле смотрят. И когда услышится некая между оными распря, вси духовному паче, нежели мирскому правителю, аще и слепо и пребезумно согласуют, и за него поборствовати и бунтоватися дерзают". И как будет славно при Синоде: "…когда видит народ, что Соборное сие Правительство монаршим указом и сенатским приговором установлено есть, то и паче пребудет в кротости своей и весьма отложит надежду имети помощь к бунтам своим от чина духовного".