Александр Таланов - Братья Дуровы

— Нет, господа, — обращается лектор к аудитории, — чтобы вызывать в публике веселость, вовсе не следует во что бы то ни стало самому веселиться на сцене, и чтобы вызывать смех, не обязательно самому смеяться. Беда, если клоун смешлив и сам не может удержаться перед собственным комизмом. Нет, он должен оставаться серьезным и каждое движение, слово, взгляд заранее во всех подробностях приготовлять в своей лаборатории смеха… Над всем этим клоун обязан усердно трудиться, упражняться до тех пор, пока сам он и другие ни убедятся, что это чистая работа, которую можно показать публике.

И когда он выступает со своим новым номером, который длится, может быть, всего три минуты, публика хохочет и думает: «Какой он веселый человек, этот клоун! Вишь, какую поразительно смехотворную штуку выдумал!» Но вряд ли кто догадывается, каких трудов ему стоило выдумать и приготовить эту самую штуку, как мало веселился он в то время и как много работал.

Дуров коснулся темы, которая его самого глубоко волнует, захваченный ею, он говорит, не замечая аудитории. И те, кто присутствует в зале, тоже забывают, что перед ними не профессиональный лектор, а цирковой клоун. Он незаметно вводит их с собою в лабораторию творчества и раскрывает ее тайны.

Известный московский адвокат сидит на скамье в верхнем ряду амфитеатра. Очевидно, вспомнив ушедшие студенческие годы, когда вот так же приходилось слушать лекции профессоров, сидя на скамье, он, ныне прославленный своим красноречием златоуст, совсем по-студенчески конспектирует слова лектора-клоуна.

Дуров рассказывает, как его друг, писатель («Уж не Куприн ли?» — замечает кто-то вслух), долго и скрупулезно изучал цирковую жизнь, быт артистов, прежде чем приступил к небольшому произведению на эту тему.

— Я видел, как он писал свою вещь, — говорит Дуров, — сколько было набросков, сколько раз написанные им страницы целиком переписывались заново, как он прислушивался к моим замечаниям и замечаниям других. Сколько было раздумий, колебаний, исканий, мучений, когда ему казалось, что вот это нарисовано слишком бледно, а вот тут, наоборот, наложены слишком яркие краски. И когда произведение было закончено, я должен был признать, что написать его было нисколько не легче, чем построить целый дворец.

— Вот так же, — заключает Дуров, — мы долго и кропотливо ищем подходящие краски для изображения того или иного характера. Это труд, тяжкий, упорный, требующий тщательных поисков мелких подробностей, мельчайших штрихов.

Как непросто, оказывается, веселое ремесло клоуна!

И в роли профессора, читающего лекцию с кафедры, Дуров остается артистом, чутко чувствующим зал, — пора переключить уставшее внимание слушателей.

— Повторите этот маленький трюк! — обращается он к аудитории.

Присутствующие дамы и господа тщетно пытаются исполнить несложный фокус с платком и кольцом. Собственное недоумение вызывает общее веселье и шутки. Искренне хохочет и клоун, очень уж нелепо выглядят эти люди в не свойственном им занятии.

— Вот несообразность, неожиданность и благополучный конец в действии, — замечает он, — три условия, порождающие смех.

Подвижное лицо его быстро меняет свое выражение. И снова трудно сказать, чего больше сейчас в нем: серьезной или лукавой мысли? Юмора или скрытой печали?

— Я разоблачил перед вами, — говорит он, — некоторые тайны искусства смеха. Но этим я не совершил вероломства в отношении своего ремесла. Несмотря на мои разоблачения этих тайн, пока дух человеческий будет соприкасаться с внешним миром — будет жить и смех… Только прошу вас, господа, пользуясь радостью, которую рождает смех, никогда не забывайте, что есть люди, посвятившие себя тому, чтобы приобщить вас к этой божественной радости. Это — лицедеи, жрецы смеха. Не забывайте, что они, живущие среди смеха и создающие его, сами иногда принадлежат к тем несчастным, которые лишены радости смеха.

Лектор сделал паузу, задумался. Не в числе ли он тех, несчастливых, о которых сейчас говорит? Не думает ли он о себе самом, рассказывая анекдот о человеке, который обратился к врачу с просьбой излечить его от безысходной тоски? Врач посоветовал тоскующему пациенту:

«— Пойдите в цирк, там выступает клоун, обладающий необыкновенной способностью смешить. Я уверен, это этот весельчак излечит вас своим неподражаемым комизмом.

— Благодарю вас, доктор, но я не могу воспользоваться вашим советом, — ответил пациент.

— Почему?

— Клоун, о котором вы говорите, это — я… Очевидно, мне остается только повеситься…»

— В этом грустном рассказе много правды, — заметил Дуров.

Я часто наблюдаю, как публика смеется скромной работе Анатолия Дурова, но сам лишен возможности быть своим собственным зрителем.

Лекция подходила к концу. Слушатели — присяжные поверенные, светские дамы, врачи и художники, студенты, артисты театра и цирка и те, кто считает святой обязанностью приобщаться к любым проявлениям общественной жизни, лишь бы «быть в курсе и не отставать», — вся эта разношерстная публика то веселилась, то вдруг становилась серьезной. И когда рассказ об «искусстве смеха» подошел к концу, слушатели поддержали заключительные слова лектора-клоуна горячими аплодисментами.

— Как бы то ни было, — сказал он, — все равно, пока мир стоит, будут на земле и горе и печаль, и человечество будет искать избавления от них в радости. И веселый, добрый бог, служению которому я посвятил жизнь, будет посылать людям смех — этот прекрасный дар, обладающий вечной, никогда не умирающей радостью…

Клоун Анатолий Дуров все-таки иногда сам наслаждался радостью смеха. И примечательно, привлекали его не изысканные комедии, а простой народный юмор.

Известный режиссер народных развлечений А. Я. Алексеев-Яковлев вспоминал, как веселился Дуров на масленичных гуляниях в Петербурге. Гуляния эти обычно бывали на Царицыном лугу (теперь площадь Марсового поля).

Стоит подробнее описать это любопытное место, тем более что оно непосредственно связано с рассказом Алексеева-Яковлева.

На Царицыном лугу теснятся выстроенные на скорую руку дощатые балаганы, театры, театрики, карусели, горы для катания, трактиры, киоски, палатки, прочие развлекательные торговые и питейные заведения.

Вот вывеска аршинными буквами приглашает пить пиво завода «Бавария». Люди толкутся у поставленной прямо на землю сорокаведерной бочки с простой, лаконичной надписью: «Эко пиво!» Не успевают закрываться двери за посетителями трактиров, чайных с продажей горячительных напитков.

Толпится народ возле балагана с тройным названием — «Театр, цирк, зверинец». Здесь показывает свою силу «девица-геркулес», что красуется на афише в ярком сарафане с трехпудовой гирей в каждой руке.