Александр Таланов - Братья Дуровы

Но вечером Дуров показывал свои обычные номера и держал себя так, будто покорился приказу градоправителя. Публика начала разочарованно перешептываться. Только когда программа подходила к концу, клоун позвал:

— Лорд, сюда!

С веселым лаем пес выбежал на манеж, сделал круг, другой, уселся перед хозяином. Поднял уши, ожидая реплики, которая так смешила публику, — тогда Лорд охотно ловил свой хвост, радуясь, что его игра доставляет удовольствие.

Но клоун молчал. Лорд недоуменно тявкнул. Безрезультатно… Пришлось напомнить еще раз — тявкнул погромче. Не дожидаясь команды, попробовал ловить свой хвост. Однако не услышал поощрения и прекратил это занятие: скучно играть для себя…

Цирк насторожился. Не может быть, чтобы происходившая сцепа была случайной. Кто-то даже не выдержал, крикнул:

— Про хвост будет?

Наконец, Дуров нарушил молчание:

— Думбадзе про хвост запретил говорить…

Гром аплодисментов подтвердил, что каламбур оценен по достоинству.

В гостинице Дурова уже ждал приказ градоначальника покинуть Ялту с первым отходящим пароходом. А, как нарочно, из-за штормовой погоды пароход опаздывал. И Дуров не спешил. Не тут-то было: полицейский пристав сам нанял экипаж и предложил немедленно выехать на лошадях через Байдарские ворота.

Все-таки напоследок не обошлось без инцидента. Толпа восторженно приветствовала клоуна, вышедшего из гостиницы вместе с Лордом, тоже ставшим знаменитостью. Пока хозяин и собака усаживались в экипаж, не смолкали овации в их честь. Под приветственные клики экипаж с изгнанниками отбыл из Ялты.

Вот другой случай, происшедший на этот раз на севере страны в Архангельске. И опять мишенью для сатирических стрел Владимира Дурова послужили «сильные мира» — высшие губернские власти.

Началось с того, что Дуров отказался участвовать в развлекательном вечере, который устраивала супруга губернатора. Оскорбленная губернаторша решила отомстить и предложила местному «бомонду» бойкотировать бенефис клоуна.

Угодливый полицмейстер донимал со своей стороны, требовал снести помещение, где находились дуровские животные.

Все же в день бенефиса клоуна цирк оказался полон. Это вдохновило героя представления на сатирические импровизации. После обычного антре с «подарками» крысам: интендантской, торговой, полицейской — появилась крыса с должностью и фамилией. Клоун рекомендовал ее:

— Вот правитель поднебесной канцелярии Содомо-Гоморрский…

Крыса «правитель канцелярии» отворачивается от подарка — куска масла. Также воротит нос и кудлатый шпиц от предложенного ему сухаря.

— Они не желают кушать прогорклого масла и гнилых сухарей… — комментирует клоун.

Публика отвечает громом рукоплесканий. Все знают, что правитель губернаторской канцелярии Садовской наживается на поставках испорченных продуктов жителям северных земель.

Разумеется, последствия не заставили себя ждать.

— Вы слишком много позволяете себе говорить! — заявил полицмейстер клоуну, вызванному для объяснений по поводу «оскорбления властей».

— Что же, прикажете повесить замок на рот?

— Да, это было бы лучше…

На следующем представлении Дуров появился на арене с громадным замком, привешенным ко рту. И объяснялся жестами.

Зрители в нетерпении кричали:

— Долой замок! Дуров, долой замок!

Но он до конца выдержал характер. Молчал.

Потом стало известно, что полицмейстер просил прокурора привлечь клоуна к уголовной ответственности. Прокурор ответил, что нет закона преследовать за молчание. Полицмейстер настаивал:

— Дуров учит животных непристойностям…

— Как?

— Его дрессированный слон вытаскивает из-под кровати горшок и, извините… садится на него в присутствии публики.

— В таком случае, — рассмеялся прокурор, — следует привлечь к ответственности слона…

Далеко не все и не всегда прокуроры были так либеральны. Сквозь цензурные и полицейские рогатки пробиваться было не просто, не легко. Не раз братья Дуровы подвергались репрессиям за свои смелые шутки.

Немудрено, что творчество обоих клоунов в обывательском представлении иногда нивелировалось, а имена их сливались в единое понятие — «Дуров».

Но как различны были их дальнейшие судьбы!

Я живу в непрестанной мечте.

И ночью цирк живет скрытой, таинственной жизнью. В темноте тонут кресла и скамьи амфитеатра. Купол нависает на круг арены густой чернотой. Зато еще ярче свет фонаря у запасного выхода.

Цирк полон звуков. В высоте захохотал египетский голубь. На вечернем представлении фокусник вынул его из муфты обомлевшей купчихи в первом ряду. Голубь взлетел, покружил над загоготавшей галеркой, примостился на «колесе смерти» гастролера Джэксона, затем удобно устроился на трапеции воздушных гимнастов «2-Клио-2».

Слышно, как в конюшне всхрапывают лошади, по деревянному настилу бьют копытом, протяжно вздыхают. Гигант Раджа посапывает в тесном для него стойле. Добрый слон, хотя имеет скверную привычку фыркать, когда его угощают сахаром. Впрочем, и спесивый пеликан Демосфен любит пошутить над посетителями — так и норовит ухватить клювом подол дамской юбки или дернуть штанину брюк зазевавшегося господина.

Запах конюшен, звериных и птичьих клеток проникает в манеж. Все цирки мира, будь они велики, малы, богаты, бедны, пропитаны этим запахом. До чего же он стоек! Уж на что изыскан аристократический цирк Чинизелли, там даже опрыскивают и окуривают конюшни всяким благовониями, все же не могут его удалить.

Под куполом на трапеции снова захохотал голубь.

— Эй, ты там! Я еще ничего не сказал, а ты уже веселишься… — улыбнулся Дуров и хлопнул в ладоши. Голубь пошумел крыльями, перелетел на «колесо смерти».

Тяжелыми шагами Анатолий Леонидович пересек манеж, поднялся в ложу оркестра. Повернул выключатель. Зыбкий свет лампочки над музыкантским пюпитром бессилен одолеть тьму. Но Анатолий Леонидович не собирается ни писать, ни читать, просто хочет посидеть в раздумье здесь, в пустом цирке.

Друзья, случайные знакомые, назойливые поклонники — в каждом городе к концу гастролей им несть числа — пускай ищут его в гостинице, в ресторане, где угодно, а он побудет тут в одиночестве и покое.

Сегодня в гримировальном зеркале он увидел чужое лицо. На него глядел пожилой человек с усталым взглядом, серебристым инеем на висках. Странно было признать себя самого. По-прежнему он выходит на арену без грима. Однако все больше приходится подводить губы кармином, придавать пуховкой с пудрой свежесть коже.

Правда, едва он переступает границу форганга, появляется перед множеством зрителей, все в нем преображается. Тело вмиг обретает былую легкость, в глазах вспыхивают озорные искорки, голос звучит молодо и задорно.