Дмитрий Пучков - Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков

А что стало толчком к массовым убийствам флотских офицеров?

Два офицера, убитых в Петрограде в первые дни Февральской революции, пытались остановить матросов от присоединения к революции. Одним из них был командир крейсера «Аврора» Михаил Никольский.

Особая ситуация сложилась в Кронштадте. Туда списывали, во-первых, наиболее беспокойных матросов, а во-вторых, офицеров, которые в боевом деле были не очень хороши, но могли железной рукой поддерживать дисциплину среди личного состава. В мемуарах матросов-кронштадтцев часто звучит словосочетание «каторжный или штрафной корабль». Видимо, матросы между собой говорили о том, что там-то установлен каторжный режим. Действительно, командир корабля был способен превратить службу матросов в ад. Некоторые командиры считали, что в Кронштадте собрался такой контингент, который необходимо держать в ежовых рукавицах. Понятно, что с началом революции всплеск матросской ярости был направлен на этих офицеров. Жертвами матросов пали адмирал Роберт Вирен, несколько других адмиралов и генералов, ряд командиров кораблей и старших офицеров.

В Ревеле жертв не было. Там адмирал Пилкин 3 марта во всеуслышание объявил о произошедшей революции и вопреки запрету командующего флотом приказал отпустить матросов на берег. Они сошли на сушу, поучаствовали в митингах, выпустили пар и вернулись на корабли.

Без кровавых эксцессов можно было обойтись и в Гельсингфорсе, но помешало роковое стечение обстоятельств. Восстание началось на линкоре «Павел I», где командир корабля по собственной инициативе отложил оглашение приказа командующего флотом Непенина с описанием революционных событий в Петрограде. Везде этот приказ зачитали команде между 15 и 16 часами, а на «Павле I» решили повременить до вечера. Однако корабли стояли в гавани вмерзшими в лед, и матросы начали переговариваться с моряками соседних судов. Старший офицер «Павла I» Яновский бросился их разгонять, видимо, это и вызвало взрыв недовольства, потому что, с точки зрения матросов, события вроде бы укладывались в логическую картину. Всем объявили, что произошла революция, а на «Павле I» нет, к тому же запрещают узнавать об этом у матросов с других кораблей.

Контрреволюционеры!

Совершенно очевидно, что командир корабля и старшие офицеры что-то замыслили против революции. Нельзя им позволить реализовать свои замыслы. Ну а корабль — тесный мирок, и когда градус взаимоотношений между людьми зашкаливает, может произойти выплеск насилия. Яновский, которого матросы не любили за дурной нрав, был убит. Одним из первых на «Павле I» погиб мичман Булич, который стоял на вахте. Он был молодой, только что выпустился из Морского корпуса. По воспоминаниям очевидца, Булич бросился навстречу матросам, которые побежали за оружием, с криком: «Куда вы, сволочи?» Это, конечно, было не самое правильное поведение в той ситуации. Штурмана корабля Ланге подозревали в том, что он агент полиции. Он вернулся с берега на корабль в разгар восстания: его схватили и стали допрашивать, кто является его агентами среди матросов. Штурман вроде бы пообещал все рассказать, и в этот момент кто-то ударил его прикладом по голове, причем матрос Ховрин пишет, что, скорее всего, это и был один из осведомителей Ланге, решивший заткнуть рот офицеру. Ховрин, который стал потом активным большевиком, членом Центробалта и участником Гражданской войны, признает, что на флоте убивали и тех, кто попадал под горячую руку, как Булич, и просто сводили счеты.

После первых убийств волна насилия только усилилась, потому что матросы уже натворили дел на несколько смертных приговоров каждому. Вообще для расстрела в военное время было достаточно поднять руку на офицера, то есть просто замахнуться для удара. Если же матрос хватал офицера и срывал погон, этим он подписывал себе смертный приговор, не подлежащий обжалованию. А тут бунт, убийства!

А случаи расстрела за сорванный погон реально были?

В 1905 году матросов расстреливали за сорванный с офицера погон, и память об этом была жива. Поэтому с самого начала восстания матросы почувствовали, что перешли грань. Это, видимо, многих подстегнуло к тому, что нужно еще кого-нибудь убить, чтобы окончательно закрепить результаты революции.

Соответственно, эпидемия убийств перекинулась на соседние корабли.

Группы разъяренных матросов переходили с корабля на корабль и пытались расправиться с офицерами. На небольших судах, на миноносцах, скажем, где отношения между матросами и командованием были сравнительно приличными, команда очень часто защищала своих офицеров. Вахтенный просто не пускал на судно посторонних, собственно, на этом дело и заканчивалось. Вооруженным матросам говорили, что мы, мол, с нашими офицерами сами разберемся, а вы идите своей дорогой. Но если жаждущим крови удавалось проникнуть на корабль, они убивали всех офицеров, сидевших в кают-компании.

А что произошло с командующим Балтийским флотом адмиралом Непениным?

Непенин вызывал к себе неоднозначное отношение со стороны матросов. Он только осенью 1916 года стал командующим Балтийским флотом и начал с подтягивания дисциплины. В первые дни после назначения он проехал по Гельсингфорсу и арестовал 39 матросов за неправильное отдание чести. Отдание чести, к слову, было сложным ритуалом: существовали три разные формы. В отношении адмирала или генерала нижний чин должен был становиться во фронт (то есть вставать навытяжку), за десять шагов до приветствуемого встать по стойке смирно, повернуться боком к проходящему адмиралу или генералу, приложить руку к козырьку, провожать их глазами, дождаться, пока они отойдут на десять шагов, затем повернуться и двигаться прежним маршрутом. Конечно, подобным упражнениям матросов обучали, но когда служба подходила к шестому-седьмому году в условиях мировой войны, такие ритуалы начинали восприниматься как излишние.

И 3 марта на части кораблей была принята радиограмма, посланная кем-то из матросов, неизвестно, с какого корабля. Говорилось в ней примерно следующее: «Не верьте тирану, вспомните приказ об отдании чести». Речь шла о Непенине: матросы сомневались, что адмирал искренне встал на сторону революции. Командующий попытался с матросами поговорить. В тот же день он встретился с их делегатами. Встреча прошло спокойно, и положительную реакцию матросов на разговор с командующим в штабе восприняли как знак, что Непенин овладел умами.

А что матросы просили?

Ренгартен пишет, что они просили о какой-то, с его точки зрения, ерунде. Чтобы на берег отпускали почаще, чтобы не донимали мелкими придирками в отдании чести, чтобы обращались к ним на «вы». Ренгартен отмечает, что ему было больно смотреть на Адриана (он называет Непенина по имени), который и так измотался, а тут еще со всякими глупостями надоедают.