Коллектив авторов - Быть княгиней. На балу и в будуаре

Тиролец измеряет свои горы твердою стопою, как серны быстроногие. Взор его привык к огромности, удивляющей прохожего. Так девственный взор смущается, когда в первый раз поражен видом порока, но мало-помалу привыкает к опасному зрелищу. Таким же образом люди, живущие всегда с великими мужами, свыкаются с их величием; так вдова великого островитянина ценит себя простою вдовою, а жена альбионского барда видит в гении, принадлежащем вселенной, собственного мужа, хозяина, угодника ее домашних причуд.

Весь Тироль вообще есть великая, однообразная мысль Создателя. Все в этой стране имеет один характер, и горные духи здесь хором повторяют все один припев, но смелый, великолепный и вечно новый!..

Какое блаженство стремиться к Италии, удаляться от холодных ветров, от сухой песчаной почвы, от ленивой природы Севера! Какое блаженство дышать весенним воздухом после долгой болезни, ведь и зима – болезнь, страдание земли… Она так же все краски стирает и превращает в бледность, она так же иссушает все источники жизни, и даже слезы жаркие останавливаются и превращаются в капли ледяные.

Счастлив тот край, где цветы составляют непрерывную цепь от весны до весны. Конечно, зимняя гирлянда не так пушиста, не так пестра, разноцветна, не так благоуханна как во время царства солнца и любви: она беднее, но крепка и верна, как стебель плюща. Хладные ветры ее качают, но не прервут: так и в жарком сердце страсти иногда утишаются, но не исчезают; они недоступны ни суетам, ни болезни, ни старости. Верные страсти, как сроднятся с душою, могут превратить ее в пепел, но оставить – никогда.

Май веселый встречает нас; со всех сторон вижу символы младости; новорожденные листья трепещут на высоких тополях; полосы, усеянные янтарными цветами, прерывают светло-зеленую траву, нежную, как пух на юном лице. Все шумит, все пробуждается, и рои младых птичек неопытным крылом летают от ветви до ветви или бегают за хлопотливой матерью. Даже темные сосны, как старики, зеленеют и улыбаются, смотря на играющую природу. Мотыльки летают над белопушистыми плодовитыми деревьями, которые посажены по обеим сторонам дороги, – знак трогательной доверенности и попечения! Приятно сердцу филантропа видеть в человеке подражание благотворящей природе. На востоке воздвигают фонтаны, сажают тенистые и плодовитые деревья по большим дорогам. Там усталый странник может отдохнуть, напитаться, утолить свою жажду, а в нашей образованной Европе стоят деревья плодовитые, цветут на большой дороге, но плоды их заповеданы жаждущему путнику. Что ж эти деревья? – Один наряд.

Длинные паутины, развешанные по кустам со всех сторон, обещают селянину продолжение ясных дней, но как легко может прерваться его надежда, как тонка нить, на которой она отдыхает! Как и все надежды смертного, а простой житель полей так же верит сим вещим предсказаниям, как Ной радуге примирительной. Но суеверие не поэзия ли слабости человеческой?

Вдали ряды стройных тополей подымаются над селеньями и садами. Они гордо простирают к небу свои ветви, это не колонны ли, приготовленные для храма весны?

Как богата мысль Божия, распределившая климаты на земле! Какая пространная лаборатория, которой Бог есть душа, и попечитель, и художник! Здесь изобильная роса утоляет иссохшую землю; там хляби небесные растворяются и проливают вдруг ручьи теплой весенней воды на землю оледенелую; когда почва песчаных пустынь, тщетно ожидающая дождя, кажется, готова произнести проклятие на небо, оно обливает ее свежим потоком, который дарует ей снова жизнь и терпение.

Между Песнеком и Шлейцом. 13-го мая

Здесь горы окружают нас, и на вершинах сосновые леса, а на каменной скале, выше лесов, стоит тюрьма. Невольники смотрят на свободу и ропщут: ведь и в долине преступнику нет свободы, ведь безнаказанность не есть прощение совести, а ты, невинно страждущий, заключенный в высокой тюрьме, смотри выше: там свобода; взгляни в сердце свое: там надежда.

Как трудно ехать по каменистой неровной дороге! А тяжелее тому, который непрестанно смотрит на трудный путь свой, считает все камни, которые могут ранить его ногу. Взгляни он на синие горы вдали, на гордые скалы, на извивающуюся крутую дорогу, в которой он спустился, и тогда запыхавшаяся его грудь вздохнет от чувства и восторга: так поэт, смотря на прошедшие скорби души, на гонения, на клевету, на невозвратные утраты, находит в них краски поэзии и красоты и в мучительном водовороте страдания пьет вдохновение и славу.

Вчера долго я глядела на вечернюю звезду, на предводительницу хора небесных сестер своих. Она казалась мне сребристее, живее, так как видала я ее на небосклоне южных стран, – и так сегодня погода очарована для взоров наших одним ожиданием завтрашнего наслаждения. Вот другая звезда, но эта вдруг, отделившись от эфирного поля, пала… Куда?.. Туда же, куда пропадают и звуки эоловой арфы в тишине ночи, и авзонийское пение, внушенное мгновенным восторгом, и слова страстно-речивой души в уединении.

Путешествие – какой изобильный источник для мыслящего! Там называют горами, что далее пригорки; что здесь дремучий лес – там редкая роща; то, что там пропасть, здесь долина; что для того восток – для другого север; для меня отечество – для тебя чужбина; но могут ли быть края совсем чужие для истинного филантропа? Отечество! Священное имя, священный край, где над гробницами предков наших раздается наш родной язык. Отечество! Ты наш родитель, а братья и друзья – всюду, где жизнь пылает и сердце бьется. Славянин! Гордись родиной, дари ее жизнью своею, но простирай руку всем, ибо великое родство соединяет на земле сердца, любящие бессмертную истину Создателя и красоту Его создания.

Италианский Тироль. 21 мая

Счастлив тот край, где цветы составляют непрерывную цепь от весны до весны. Конечно, зимняя гирлянда не так пушиста, не так пестра, разноцветна, не так благоуханна как во время царства солнца и любви; она тоньше, бледнее, но крепка и верна, как стебель плюща. Хладные ветры ее качают, но не прервут: так и в жарком сердце страсти иногда утишаются, но не исчезают; они недоступны ни суетам, ни болезни, ни старости. Верные страсти, как сроднятся с душой, могут превратить ее в пепел, но оставить – никогда.

Мы спускаемся к Италии; горы становятся все огромнее, и, как башни и стены, возвышаются над виноградниками и плодовитыми садами. На кремне высоком и прямом висит развалина замка, как орлиное гнездо, как замок Безымянного в романе Манзони. Может быть, и здесь невинная дева проливала слезы на четки коралловые, клянясь забыть обрученного, но владелец жестокий нашел ли в долине второго Боромея?

22 мая

Чем едешь далее, тем более природа теряет свою жестокость; реки текут в Италии свободнее, легче; наречие германское сливается с авзонийским; растения горные срастаются с благоуханными растениями южными, цвет взоров превращается из небесного в черный, как уголь; и смуглость лиц, и богатство природы знаменуют одно и то же – присутствие жаркого деятельного солнца. Сельские церкви, распятия на полях, образы Святых и Богоматери становятся изящнее, пестрота и нелепость произведений грубых изменяются в простые и приятные формы, и все предвещает родину прекрасных линий. Как непостоянно воображение человека! Огромные горы, которыми я долго восхищалась, мне теперь кажутся тюрьмою, и я скажу с нашим Пушкиным