Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Всегда ли Корея была такой, какой мы видим ее сейчас — перенаселенной страной с не очень плодородными почвами даже на равнине, где распахана или застроена большая часть равнинных земель, а понятия «дикая флора» или «дикая фауна» постепенно утрачивают свое значение? Если сейчас, кроме относительно крупных залежей золота, магнезита и графита, а также некоторого количества известняка, молибдена, вольфрама, свинцово-цинковых и никелевых руд и некоторых других минералов, Корея практически не имеет никаких других природных ресурсов, то была ли она также бедна ресурсами и в древности? Древние китайские и японские памятники позволяют с уверенностью сказать, что, по меркам древних времен, Корея отнюдь не была лишена того, что считалось «ресурсами» с точки зрения современников. Так, священная дворцовая хроника древней Японии, Кодзики (712 г.), говорит о государстве Силла в юго-восточной части Кореи, как о «стране, изобилующей золотом, серебром, и разными видами редких сокровищ» [1] 1 Кодзики. Пер. и коммент. Курано Хэндзи. Токио: Изд-во Иванами, 1995. С. 270. . Китайские хроники, начиная с Саньго чжи (сост. в конце III в., дополнена в V в.), восхваляли плодородие земель южной части полуострова («пригодных для возделывания пяти злаков») и подчеркивали, что именно небольшие владения (по современной терминологии, протогосударства) южной Кореи снабжали железом китайские колонии на севере полуострова и Японские острова [2] 2 Кая са сарё чипсон (Собрание материалов по истории Кая). Ред. Ким Тхэсик, Ли Икчу. Сеул, 1992. С. 119. . Все эти письменные данные о добыче и обработке металлических руд в древней Корее прекрасно подтверждены материалами археологических раскопок. Итак, по меркам своей эпохи древняя Корея вовсе не была бедна ресурсами — наоборот, богатые по тому времени залежи железных и золотых руд (а также яшмы; на побережье добывался и жемчуг) и передовые технологии их обработки позволяли ей играть важную роль в международных торговых связях. Но от перенаселенности она страдала уже тогда: по данным китайской хроники Синь Тан шу (составлена в 1044–1060 гг.), в древнекорейском государстве Пэкче на момент его гибели (660 г.) было 760 тыс. дворов, т. е. проживало около трех с половиной миллионов человек. Примерно столько же крестьянских дворов (740 тыс.) насчитывается на бывших пэкческих землях (современные провинции Чхунчхон, Чолла и Чеджудо) и сейчас. Даже если учесть, что в XX в. урбанизация сильно сократила население корейской деревни, нельзя не отметить, что уже в VII в. число жителей этой части страны приближалось к экологически максимально допустимому уровню. Впрочем, определенный опыт урбанизации Корея имела уже в древности — к концу IX в. в столице государства Силла (совр. г. Кёнджу) и ее окрестностях, согласно данным письменных источников (возможно, несколько преувеличенным), было около 180 тыс. дворов, т. е. жило около 800–900 тыс. человек. Положение в сельской части Силла этого периода помогают понять обнаруженные в японском императорском хранилище Сёсоин в 1933 г. силлаские налоговые документы (составленные, по-видимому, в 695 или 755 г.). Из этого источника видно, что, при относительно большом (по сравнению с позднейшими эпохами) размере надела на крестьянский двор в среднем, примерно 66 % дворов все же относилось к самой низшей из девяти налоговых категорий — им не хватало или земли, или работников. Беднейшие дворы, неспособные самостоятельно нести бремя налогов и повинностей, были вынуждены или прибегать к патронажу богатых соседей, или уходить из родных мест в поисках лучшей доли [3] 3 Юн Сонтхэ. Силла тхонильги вансир-ый чхоллак чибэ (Государственное управление деревнями в период Объединенного Силла). Докторская диссертация (рукопись). Сеул: Сеульский Гос. Университет, 2000. . Об истоках отраженной в налоговых документах деревенского неравенства и бедности идет много споров, но, как кажется, наряду с факторами социальными — чрезмерной эксплуатацией со стороны государства и местных старейшин, скупкой и захватом крестьянских земель местными чиновниками и старейшинами, низкой средней продолжительностью жизни (20–30 лет) и частыми потерями кормильцев, ввергающими семью в нищету, и т. д. — действовал и базовый экологический фактор — ограниченность доступного земельного фонда, невозможность для растущего (по вышеуказанным причинам) числа безземельных и малоземельных поправить свои дела за счет поднятия целины. Не лучшим было положение в деревне с землей вплоть до начала массовой урбанизации и в современный период — к концу японской колониальной эпохи на одного корейского крестьянина (а крестьяне тогда составляли более 65 % всего населения) приходилось всего 0,3 гектара обрабатываемой земли, что мало даже по дальневосточным меркам.

Чтобы прокормить большое население в стесненных и ухудшающихся экологических условиях, Корея уже в древности не могла не сделать в области сельского хозяйства выбор в пользу самой эффективной и высокоурожайной из известных традиционному дальневосточному обществу технологий — заливного риса. Эта технология требует системы искусственного орошения, и таковая на уровне отдельных деревень начала создаваться в Корее с очень древних времен, а с началом оформления ранней государственности в I–IV вв. государственная бюрократия, заинтересованная в стабилизации и увеличении налоговых поступлений, естественным образом берет на себя ответственность за строительство и поддержание в порядке крупных гидротехнических сооружений. В 330 г. Пэкче впервые строит большое водохранилище (окружностью в «1800 шагов [4] 4 Один «шаг» как мера длины в ту эпоху равнялся примерно 1 м 80 см. » — диаметр силлаской столичной крепости тех времен). Почти через столетие, в 429 г., дамба еще большего размера («2170 шагов») сооружается в Силла, а после того, как в начале VI в. в Силла начинает закрепляться централизованная административная организация, приказы местным властям по всей стране отремонтировать дамбы и плотины (первый из которых был издан в 531 г.) становятся регулярным — и очень важным — элементом государственного управления [5] 5 Ким Бусик. Самгук саги . Пер. и комм. Ли Джэхо. Сеул: Изд-во Квансин, 1993. С. 60, 69,81. . О том, что означал государев приказ такого рода на практике, нам могут поведать памятные стелы той эпохи, подробно фиксировавшие детали строительства и ремонта гидротехнических сооружений — скажем, стела 536 г. (деревня Тонам уезда Ёнчхон пров. Сев. Кёнсан), повествующая о том, как семь тысяч местных крестьян, мобилизованных столичными и местными чиновниками, строили большую плотину и водохранилище в этих местах, или стела 578 г. (найдена в г. Тэгу в 1946 г.), рассказывающая о том, как сравнительно небольшую (окружностью в 140 «шагов») деревенскую плотину строили 13 дней 312 местных жителей, руководимых столичными монахами и местными администраторами [6] 6 Хангук кодэ кымсокмуи (Древнекорейская эпиграфика). Сеул, 1992. Т. 2. С. 24–29, 97-102. . Укоренившиеся в IV–VI вв., государственные мобилизации населения на гидротехнические работы оставались типичны для корейской реальности вплоть до конца традиционного периода. Какой же эффект государственное вмешательство в аграрную экономику и система «призыва» жителей на выполнение трудовой повинности имели на формирование административной практики как целого, а также государственного сознания управленцев и управляемых?