Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Однако, в отличие от Европы, на перенаселенном Корейском полуострове феодальная раздробленность серьезно угрожала основному производственному процессу — интенсивному земледелию, основанному на ирригации. В итоге, к концу X в. раннегосударственная модель — баланс между землевладельческими и государственными интересами — оказалась воспроизведенной в обществе Корё, но уже на качественно совершенно другом, более высоком и сложном уровне. С одной стороны, крупное и среднее привилегированное землевладельческое («аристократическое») сословие стало гораздо шире, в его составе появились разнообразные субстраты. Периоды нестабильности (десятилетия после военного мятежа 1170 гг., время монгольского нашествия) давали возможность порой даже выходцам из самых низов общества (рабов) обзавестись землей и «аристократическим» статусом. С другой стороны, значительно сложнее стал и государственный аппарат, более похожий на китайские образцы. Формирование бюрократии по меритократическому принципу («за заслуги и таланты» — через государственные экзамены) повышало социальную мобильность прежде всего внутри господствующего сословия — на высшие должности мог претендовать, при определенных личных качествах, даже небогатый провинциальный землевладелец. Эта модель была закреплена, усложнена и развита в чосонском обществе. Гарантировав землевладельческой элите ( янбанам ) ее собственность и привилегии и жестко ограничив все возможности социального роста для свободных общинников, правители раннего Чосона в XV в. укрепили и усложнили государственный аппарат до уровня, достигнутого во всем мире в тот период лишь Минским Китаем. В результате общество стабилизировалось. С конца XV в. Корея практически не знала сепаратистских мятежей, и даже дворцовые перевороты были относительно редки: разветвленная и рациональная административная система давала практически всем членам господствующего сословия в той или иной степени возможности для участия в общественной и политической жизни. Одно из самых стабильных и хорошо управляемых обществ тогдашнего мира, Корея отличалась очень высоким уровнем грамотности, образования и здравоохранения. В то же время «корейская модель» практически не оставляла пространства для серьезного развития товарно-денежных отношений — привилегированная корпорация землевладельцев-чиновников разными путями (налоги, арендная плата за землю, вымогательство, и т. д.) экспроприировала у непосредственных производителей практически весь прибавочный продукт, в то же время совершенно не используя его для целей капиталистического накопления. Модель, к тому же сцементированная идеализировавшей натуральное хозяйство неоконфуцианской идеологией, была слишком стабильна для того, чтобы позволить произойти каким-либо серьезным переменам в производственных отношениях. Прогресс в сельском хозяйстве и развитие торговли в XVIII–XIX вв. стимулировали коррупцию и вымогательство, которые в итоге в значительной степени свели на нет положительные подвижки в экономике. Корея не являлась «феодальным» обществом, развивавшемся по направлению к «капитализму». Если вооруженная интервенция империалистических держав в конце XIX в. не включила бы Корею в мировую капиталистическую экономику, административный хаос и кризис были бы, скорее всего, преодолены через основание новой династии, в которой «корейская модель» — корпоративное господство землевладельцев-чиновников над свободными общинниками — вышла бы на качественно новый уровень. Возможно, что в очень далекой перспективе эта модель могла привести к развитию товарно-денежных отношений и формированию капиталистического общества. Однако в реальном историческом времени этот потенциал традиционного корейского общества значительного развития не получил.

Различаясь в характеристике социальной структуры традиционной Кореи, историографические традиции Южной и Северной Кореи в то же время похожи друг на друга утверждением, что «корейский народ», «субъект корейской истории», сформировался якобы уже в древности. Если северокорейские историки возводят формирование «гомогенной корейской нации» уже ко временам Древнего Чосона (а в последнее время — вообще чуть ли не к палеолиту), то даже те южнокорейские специалисты, которые справедливо указывают на значительные различия в этнокультурных комплексах Пэкче, Когурё и Силла, часто утверждают, что в период Объединенного Силла якобы произошла уже «гомогенизация» подчиненного силласким правителям населения. Утверждения подобного характера, однако, весьма спорны — источники показывают, что вплоть до конца этого периода потомки подданных Когурё и Пэкче упрямо считали себя именно когурёсцами и пэкчесцами. Крайне сложным является и вопрос о «гомогенизации» населения в период Коре. С одной стороны, формирование общего этнокультурного самосознания, которое очень условно можно назвать «протонациональным», было ускорено общенародной борьбой с монгольскими завоевателями. С другой стороны, однако, сепаратистские мятежи под лозунгом, скажем, восстановления государства Силла, случались и в этот период. О формировании более или менее гомогенного общекорейского правящего сословия можно, по-видимому, говорить лишь в применении к XV в. — периоду общей стабилизации в политическом, социальном и культурном отношении. В то же время, несмотря на то, что изобретение корейского алфавита облегчило проникновение конфуцианских норм в простонародную среду, простолюдины различных уездов и провинций оставались, в условиях натуральной экономики, практически изолированными друг от друга. Мышление господствующего слоя — хотя он и был относительно гомогенным в культурном отношении — до самого конца чосонского периода основывалось на сословных конфуцианских, но не «национальных» ценностях. Горизонт же простолюдинов — на которых конфуцианская идеология также оказывала немалое влияние — был ограничен рамками «своего» села или района. В этом смысле, нельзя забывать, что в данной работе мы именуем подданных традиционных династий Корейского полуострова «корейцами» лишь условно: те элементы «протонационального» сознания, что существовали в развитом классовом обществе Корейского полуострова, все равно оставались вторичны по отношению к сословной этике или региональной идентичности.

Начало изучению палеолита на Дальнем Востоке было положено в начале 20-х гг. XX в., когда европейские исследователи (и среди них — знаменитый католический философ П.Тейяр де Шарден) впервые обнаружили палеолитические орудия в пров. Ганьсу, а затем и останки палеолитического человека (впоследствии названного «пекинским человеком», или «синантропом» — «китайским человеком») на стоянке Чжоукоудянь близ Пекина. Уже к концу 30-х гг. результаты раскопок этой стоянки показали, что первобытные люди (принадлежавшие к виду Homo erectus — «людям прямоходящим») обитали на территории нынешнего Китая, по меньшей мере, около 500–400 тыс. лет назад, в эпоху раннего палеолита. Встал закономерный вопрос — не существовал ли палеолит и на соседнем Корейском полуострове?