Александр Борщаговский - Обвиняется кровь

В 1913 году пытавшийся теоретизировать Сталин с издевкой писал о тех, кто печется об « отдельном правееврейского языка, жаргона», то есть языка идиш. Стремясь к окончательной ассимиляции, к полному устранению языка идиш, сталинские функционеры практически домогаются немоты, еврейской немоты, во славу братства народов. Немота — как богатство, немота — как подвиг, как торжество духа и законопослушапия! Наконец, немота — как избавление от еврейского буржуазного национализма.

На исходе жизни владыке полумира, всевластному Сталину, уже не понадобились цитаты из Маркса, ссылки на Каутского и Бауэра, ни к чему были теперь ирония и сарказм в адрес упрямых ревнителей еврейской культуры и языка. Теоретические потуги 1913 года ушли в пещерное прошлое, давно наступила пора повелевать. История вознамерилась сыграть с ним недобрую шутку: увековечить его репутацию спасителя европейских евреев, их благодетеля, отца родного, оставить за ним амплуа доброго дядюшки-резонера, поручив богоподобную, героическую роль другому премьеру мировой сцены. Неважно, что этот другой, сделавшийся ненавистным после 22 июня 1941 года, убил себя и сошел с подмостков: герои такого масштаба уходят из жизни, но не из памяти человечества.

В канун войны Сталин, оказывается, уже не скрывал, что хотел бы в «еврейском вопросе» следовать примеру Гитлера. Всегда клявшийся в верности интернационализму, Сталин в беседе с гитлеровским министром Риббентропом откровенно изложил свои планы, касающиеся евреев. Вернувшись в Берлин, Риббентроп порадовал фюрера, уверенного, что «за спиной Сталина стоят евреи», известием о сталинской нелюбви к ним, о решимости покончить с их «засильем», прежде всего в рядах интеллигенции страны.

24 июля 1942 года за ужином в ставке германского Верховного командования «Вервольф» под Винницей Гитлер повторил слова Сталина и позволил Генри Пиккеру, юристу и стенографу, точно записать их: «Сталин в беседе с Риббентропом также не скрывал, что ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно своейинтеллигенции, чтобы полностью покончитьс засильем в руководстве евреев, которые на сегодняшний день пока еще ему нужны» [163] «Знамя», 1993, № 2, с. 174. .

Как все похоже, как родственно: сталинское — «полностью покончить» — и гитлеровское — «окончательное решение»! Даже злобное преследование «мастерами» Лубянки и писателями — «экспертами» библейских метафор и сравнений, простых упоминаний персонажей Библии совпадает с невежественными выпадами фюрера против великой книги человечества. В полдень 5 июня того же, 1942 года Гитлер осчастливил мир своим приговором Библии: «Это просто несчастье, что Библия была переведена ни немецкий язык и все это еврейское шарлатанство и крючкотворство стало доступно пароду» [164] Там же, с. 141. .

Мог ли Сталин сомневаться в том, что после победоносной войны пробил час великого свершения и начинать надо с интеллигенции, ибо в руководствестраны и не пахло засильем евреев, разве что для интернациональной вывески сохранялся в Политбюро Каганович, а где-то поблизости от верхов усердствовал готовый на все Мехлис.

Час пробил — «дело ЕАК» одновременно с развязанной кампанией борьбы против «безродных космополитов» набатом обозначили его наступление.

Квитко пытается на суде защитить Маркиша и Бергельсона, он говорит о них как о патриотах страны, не раз подчеркивает, сколь редкими гостями были в ЕАК Лина Штерн или Зускин; «что касается Теумин , — настаивает он, — то она совсем никакого отношения к работе комитета не имела. То же самое могу сказать о Чайке Ватенберг» . И лишь одного не удастся ему избежать: капкана ассимиляции.

Вот его горемычное признание под конец долгого судебного допроса: «Я не могу считать себя националистом. Ни мыслями, ни словом, ни действиями. Но, продолжая писать по-еврейски, мы невольностали тормозом для процесса ассимиляции… Пользоваться языком, который массы оставили, который отжил свой век, который обособляет нас не только от всей большой жизни Советского Союза, по и от основной массы евреев, которые уже ассимилировались, пользоваться таким языком — это, по-моему, является своеобразным проявлением национализма. В остальном я не чувствую себя виновным» [165] Судебное дело, т. 2, лл. 235, 236, 239. .

Ни в чем не виноватому Квитко, неповинному даже в сопротивлении ассимиляции, довелось выслушать смертный приговор и 12 августа 1952 года пасть от пули палача. В июле 1936 года Корней Чуковский записал в своем дневнике: «Был в Киеве у Квитко. Кпитко — седоватый, широкогрудый, ясный душою, спокойный и абсолютно здоровый человек» . В мире нетерпимости и разрушения доброта и гармония — а их щедро излучал Квитко — подлежали уничтожению. Его — сироту, росшего в нужде, при бабушке Хае-Ревекке, его — талантливого самоучку, черт дернул писать по-еврейски, мешая благодетельному процессу ассимиляции.

Ясный душою Квитко…

Должен исправить свое заблуждение на страницах «Записок баловня судьбы». В связи с делом ЕАК и казнью выдающихся еврейских писателей я писал:

«Горе и ошеломление охватили всех, кто знал этих нравственных и частых людей: Зускина, большого ребенка Квитко, Бергельсона и других. Хочется верить, что именно ошеломление и надежда на то, что все минует, как дурной сон, продиктовали Борису Полевому малодушную ложь в Нью-Йорке при встрече с Говардом Фастом. Фаст, как к спасению от злобных антисоветских клевет, бросился к Полевому: „Правду ли говорят, что в Москве арестовали Квитко?“ — „Нет! Нет! — закричал Полевой, кажется, закричал на самого себя. — Я с ним встретился на лестнице перед отъездом на аэродром…“

Как он хотел не солгать, как мечтал встретиться с Квитко на лестнице хотя бы по возвращении в СССР! Как не смог не солгать в столь привычном для нас пароксизме защиты своей страны, Родины, Москвы, их чести.

И каким бездонным должно было стать презрение Говарда Фаста, когда он узнал, что Квитко арестован, а впоследствии и расстрелян!» [166] А. Борщаговский. Записки баловня судьбы. М, 1991, с. 116.

Защитительный пафос этих строк — свидетельство моей слабости, стремления не поверить в полную безнравственность человека. После публикации в журнале «Знамя» (1992, № 8) переписки Б. Полевого с Г. Фастом, после прочтения раболепных писем Полевого функционерам ЦК КПСС и унизительного совместного редактирования ими текста большого, так и не отправленного письма в Нью-Йорк не остается никаких сомнений в продуманности лжи Полевого, в стремлении исказить картину изощренной и высочайше утвержденной ложью. Она длится и длится, с осени 1952 года и весь 1957-й, когда казненные по делу ЕАК уже посмертно реабилитированы за отсутствием состава преступления, но власти и общество никак не решаются сказать правду, склонить голову перед памятью павших.