Йоханан Петровский-Штерн - Евреи в русской армии: 1827—1914.

Более эффективными оказались обращения евреев не в Еврейский комитет, а к представителям государственной администрации (скажем, к коменданту Смоленского гарнизона) и к самому императору. Теперь уже на защиту рекрутов — взрослых и малолетних — встали сами родители. Обращение последних заслуживает внимания:

Благотворный монарх! Воззри от горних мест твоих на сию всеподданнейшую просьбу нашу и других родителей малолетних еврейских рекрутов города Вильна, находящихся в Риге. Мы ничего более не умоляем, как только о том, дабы дети наши не были отторгнуты от исполнения обрядов веры своей и дабы сие было способом укрепления их сердец к усерднейшему продолжению военной службы, ибо не ропщем и на то, что многие родители помянутых рекрутов, прибыв несколько кратко в Ригу, не были допускаемы к детям их для одного лишь свидания. Соблаговолите, Ваше императорское величество, высочайше повелеть, чтобы допустить сданных в рекруты евреев к исполнению обрядов по их вере беспрепятственно и ходить в синагоги для отправления молитвы, а где оных нет, собираться для сей надобности в известном месте, и чтобы определить для них раввинов, какие еврейскими обществами назначены будут, а в субботы и праздничные дни не заставлять их к запрещенным религиею работам {124} 124 101 Там же. Л. 43 [«Обращение родителей малолетних еврейских рекрутов из Вильны к Николаю I от 18 мая 1829 г.»]. .

Одновременно могилевские евреи обратились к командиру смоленского батальона кантонистов, а тот передал просьбу смоленскому коменданту генерал-майору Керну, теперь уже и со своим собственным рапортом. В нем он просил начальство дать распоряжение о том, что же делать с батальонными евреями на Пасху: сажать их за отдельный стол и кормить опресноками, уступив настоятельным просьбам еврейских обществ, или же вовсе отказать, поскольку кантонистов следует и в классах, и в мастерских, и во фронтовом учении содержать вместе с христианами {125} 125 102 Там же. Л. 27–29 [«Прошение еврейской общины Могилевской губернии», март 1828 г.]. . Обилие ходатайств и жалоб, очевидное смущение, которое они вызвали у военной и гражданской администрации, растущий ворох входящих и исходящих бумаг, бесконечные запросы с мест, разногласия между жандармским корпусом и военной администрацией — все это потребовало немедленных распоряжений сверху, и они, как мы увидим в следующей главе, не заставили себя ждать. Другое дело, что с момента введения рекрутчины у еврейских обществ появилась совсем иная забота — не только о «пленниках» в армии, но и о себе самих — «заложниках» рекрутской повинности.

Жестких рекрутских списков в 1827 г. и позже — вплоть до 1834 г. не существовало, и кагальные старосты оказались перед мучительным вопросом: кому брить лоб? По молчаливому согласию было решено отдавать в армию бесполезных, неженатых, малограмотных и беззащитных. В этом смысле еврейские общины мало чем отличались от подлежащего рекрутской повинности православного населения, также пытавшегося отстоять костяк общины — прежде всего кормильцев. Наоборот, детей из многодетных бедных семей, затем тех, кто неспособен нести налоговое бремя, а также холостяков и неугодных, — всех их следовало вносить в рекрутские сказки. Списки составлялись, перелицовывались, из них постоянно кто-то выпадал, кого-то нового вписывали, и логикой этих передвижений была взятка — или ее блистательное отсутствие {126} 126 103 О взяточничестве кагальных свидетельствует, к примеру, рассмотренное в Ямпольском уездном суде обвинение рекрутских старост Аврума Бекера и Шломы Школьника: ГАВО. Ф. 472. Оп. 1. Д. 687 («Дело по обвинению рекрутских старост во взяточничестве», 1845–1848). Л. 51–52. С другой стороны, вряд ли справедливо представлять кагальных старост живодерами, сдиравшими по три шкуры с евреев, которые готовы были на все ради того, чтобы имена их детей изъяли из рекрутских списков. Проведенные по следам обвинений расследования и обыски у кагальных показывают, что они жили в такой же бедности, как и те, кому пытались помочь: взятки скорей всего уходили полиции и чиновникам. См., например, опись имущества в доме кагального из местечка Пикова: ГАВО. Ф. 391. Оп. 1. Д. 639 («Дело по обвинению кагального м. Пикова Розмарина Абрама в злоупотреблениях по службе»). Л. 23. .

Еврейские общины, где только возможно, использовали рекрутчину как самим Всевышним ниспосланный механизм подавления внутриобщинного недовольства. Регулярные наборы позволяли старостам довольно быстро избавляться от евреев сомнительного, а то и вовсе предосудительного поведения {127} . Практика отдачи в солдаты неугодных евреев и уличенных в дурном поведении стала своеобразным способом самозащиты, безотказно действующим вплоть до военной реформы 1874 г. В этом — одна из причин, по которой местечковые евреи сохранились в нетронутом «просветительской порчей» виде вплоть до последней четверти XIX в. С другой стороны, радикализм еврейской молодежи 1860—1870-х годов отчасти объясняется той мощной инерцией традиционалистского воспитания, которую необходимо было преодолеть всем тем, кто жаждал приобщиться к новым формам образования и культуры.

Двадцать пять лет армейской службы — огромный срок, и местечковый еврей, готовый смириться с судьбой рекрута еще в меньшей степени, чем крепостной крестьянин, прибегал ко всем возможным средствам, чтобы избежать солдатской участи. Старосты обществ спасали в первую очередь родственников, порой приписывали детей и племянников к малоимущим и неспособным постоять за себя семьям — чтобы очередником оказался как раз единственный сын другой семьи {128} . В Бердичеве додумались до того, что подговаривали крестьян, дезертиров и бродяг принимать чужие имена, поступать за то или иное общество в рекруты и потом уходить в бега {129} . Из другого бердичевского донесения явствует, что с момента введения рекрутской службы здесь распространилась особая «эпидемическая болезнь в народе еврейском на пальцы»: как только появлялся в списках рекрут-еврей из относительно зажиточной семьи, так у него местный лекарь вызывал особое воспаление указательного пальца (разумеется, за особую мзду), которое можно было устранить только ампутацией, — и вот уже годящийся в гренадеры еврей освобожден от службы {130} . Но были и совсем иные случаи: когда общины пытались сдать в рекруты тех, кто, казалось бы, должен быть совершенно освобожден от службы по болезни или по инвалидности. Новоиспеченные рекруты тут же оказывались на скамье подсудимых — уже как членовредители. На то, чтобы доказать невиновность рекрутов-калек и чтобы вслед за этим вернуть их обратно обществам — при сильнейшем сопротивлении последних — уходили месяцы и месяцы долгих допросов с привлечением десятков членов их общины, очных ставок и специальных врачебных досмотров {131} . Впрочем, иногда побеждали интересы приемщиков и сдатчиков, заинтересованных в выполнении квоты, и полу-больных оставляли в войсках {132} .