Йоханан Петровский-Штерн - Евреи в русской армии: 1827—1914.

Вряд ли можно утверждать однозначно, что на этом инциденте заканчиваются попытки кантонистов-выкрестов возвратиться к своей традиции или что с этих пор они окончательно утверждаются в православии. Похоже, что граница, разделяющая выкрестов и оставшихся в прежнем иудейском вероисповедании, была зыбкой, православие — чисто формальным, и колебания как в одну, так и в другую сторону зависели от многих обстоятельств, прежде всего — от того, где находились кантонисты. К чему приводили массовые попытки отказаться от христианства в армии, мы уже видели. Однако были и совершенно другие — правда, более поздние — примеры, когда позавчерашние кантонисты, казалось бы, раз и навсегда обрусевшие, заявляли о своем возвращении в иудейство. Чаще всего это происходило либо со взрослыми евреями, вышедшими из кантонистского возраста и попавшими в армию, либо с вышедшими в бессрочный отпуск, в запас.

Архангельский кантонист Ицкович выполнил данное себе обещание вернуться в иудаизм — правда, со значительным опозданием, после увольнения в запас армии {421} . Мы об этом знаем из его мемуаров, умалчивающих, по неизвестной причине, об упомянутом следствии над архангельскими кантонистами. Очевидно, что после следствий 1856–1860 гг. решения об окончательном уходе из православия принимались бывшими кантонистами после увольнения. Однако и в самом военном ведомстве были такие случаи. Так, 15 мая 1867 г. воинский начальник Хассав-Юртовского военного госпиталя донес, что лекарский помощник упомянутого госпиталя, коллежский регистратор Корабельников, выкрещенный из евреев в православные, отступил от православия в иудейство и склонил к отпадению свою жену Александру и детей. Увещевания священника 80-го Кабардинского пехотного полка отца Иоанна Санесаревского ни к чему не привели. В Главном штабе возмутились тому, что о совращении не было доложено раньше, и потребовали судебного разбирательства.

Следствие выяснило, что Корабельников был выкрещен в 1843 г. в Воронежском батальоне военных кантонистов, согласившись на крещение только вследствие истязаний и угроз со стороны начальственных лиц. На следствии открылся весьма любопытный факт: жена Корабельникова, православная старообрядческой веры, на допросе признала, что ее муж, заключая с ней брак, предупредил ее, что выкрещен из евреев и что он рано или поздно перейдет в иудейство . Через пять лет после замужества семья Корабельниковых переехала в Александровскую станицу, где проживали субботники. Сойдясь с субботниками, жена Корабельникова переняла у них обрядность, что помогло ей впоследствии перейти в иудейство. Детей — Феклу шестнадцати лет и Семена двенадцати лет — Корабельниковы учили еврейскому закону, хотя, боясь наказания и преследований, двух детей крестили. Дети, как оказалось, знали, что крещены, но в церковь никогда не ходили, умели читать и писать по-еврейски и на допросах заявили, что еврейского закона не изменят. Третью дочь, родившуюся, вероятно, незадолго до скандала, Корабельниковы крестить отказались {422} .

Местное начальство, пытаясь загладить оплошность с «недоносом» (опозданием донести о совращении), потребовало крайних мер: отобрать у Корабельникова бронзовую медаль за участие в Крымской войне, лишить всех прав состояния и сослать в каторгу на восемь лет. В расследование вмешалась жена Корабельникова, обратившись в Главный штаб с ходатайством о муже — верноподданном солдате беспорочной службы, участнике Крымской войны, дважды раненном в боях с горцами. Принятое военно-судным ведомством решение по этому делу — образец бюрократической казуистики. Официальное распоряжение Главного штаба звучало вполне либерально, в лучших традициях эпохи Великих реформ: «Корабельникова…не подвергая наказанию, не лишая прав и преимуществ — отправить на жительство в одну из губерний России». Неофициальное решение несколько от него отличалось — и по форме, и по интонации: исключить из чинов военно-медицинского ведомства, уволить со службы, объявить об увольнении в Высочайшем приказе, но не упоминать о последовавшей конфирмации и без объявления причин увольнения. Иными словами — в противоположность официально объявленному решению — лишить прав состояния (возможно, и пенсии), права зарабатывать медицинской практикой. Вместе с тем истинные причины увольнения Корабельникову назвать устыдились, либо побоялись кассационной жалобы и огласки. Корабельниковых мог утешать лишь тот факт, что выслали их по непонятным причинам не в Иркутск, а в Харьковскую губернию {423} .

У нас нет никаких оснований полагать, что судьба тех, кто пытался возвратиться к традиции отцов после увольнения в запас, была счастливей, чем у восемнадцати-двадцатилетних мальчишек, переведенных из кантонистских батальонов в армию. Скорей наоборот: к сознанию былой армейской несправедливости примешалась горечь цивильного бесправия и беспомощности. Так, в 1871 г. бессрочно-отпускной Шмуйло Розенфрукт, из мещан Радомской губернии, отслужил с 1854 г. положенный ему срок в Киевском батальоне военных кантонистов, поселился в Москве и попытался восстановить связи с родными. На него поступил донос, поскольку в военном ведомстве его считали Гаврилой Розенфруктом, принявшим крещение в год его зачисления кантонистом в Киевский батальон, а вовсе не иудеем Шмуйло (Шмуэлем, Самуилом). Его дело переслали в МВД, в Департамент духовных дел иностранных исповеданий, где ему инкриминировали «совращение в иудейство» {424} . Чем завершилось его дело (оконченное в 1875 г.), мы можем судить по аналогичным делам, скажем, его земляка Мейера Гольдштейна, также уроженца Радомской губернии и такого же, как и Розенфрукт, выпускника Киевского батальона военных кантонистов. С 1858 г. Мейер, названный в батальоне при крещении Николаем, служил во 2-й пехотной дивизии, где исполнял обряды иудейской веры, за что и подвергался наказанию. Но даже после четырех лет монастыря он упорствовал и, устроившись по увольнении в запас сапожником в Курляндии, писал прошения в Военное министерство с поразительной просьбой — вернуть ему его имя. «Вместо заслуженной награды за беспорочную службу — выхожу в отставку, лишаясь имени своего, назначенного мне по иудейскому закону. Прошу вернуть мне имя и не считать в православии…» {425} . В ответ на запрос Главного штаба Департамент духовных дел МВД ответил, что Гольдштейна следует отдать под суд за отступничество и что отступники от православной веры «назидаются в истинной вере и увещеваются духовным начальством» {426} . За Гольдштейном был установлен полицейский и церковный надзор. Его завидное упорство не дало результата: все его просьбы рассматривались МВД как «не заслуживающие уважения» {427} .