Йоханан Петровский-Штерн - Евреи в русской армии: 1827—1914.

В Главном штабе выделенные слова были подчеркнуты красным карандашом как заслуживающие внимания. Что же все-таки произошло в полку?

Когда свиток Торы был дописан (написание свитка переписчиком-сойфером занимает обычно от восьми до двенадцати месяцев) и Турков объявил для еврейских солдат выходной день по случаю праздника, оставалось пригласить офицеров и полковой оркестр. И тут выяснилось, что Туркова ожидает сопротивление сослуживцев. Сперва к нему пожаловал полковой священник Андрей Бекаревич. Начиналась неделя говения музыкальной команды, и священник обратился к Туркову с просьбой отказаться от привлечения полкового оркестра к синагогальным торжествам. «Нет, — ответил Турков. — Во-первых, я обещал. А во-вторых, вы в глазах евреев окажетесь фанатиком». Отец Бекаревич обиделся, что от слова, данного раввину, Турков не хочет отказаться, а в просьбе духовнику отказывает. Однако впоследствии, при даче показаний Бекаревич подтвердил, что Турков его просьбу уважил, полковые музыканты в торжествах участия не принимали, впрочем, как и еврейские музыканты, а играл какой-то посторонний наемный струнный оркестрик.

Когда о предстоящем празднике узнали старшие офицеры, их мнения разделились. Прочтя приказ по полку, подполковник Попов в сильном возбуждении обратился к подполковнику Бердяеву: «Василий Михайлович, штабные офицеры должны постоять (вероятно, просить. — Й. П.-Ш.) у командира полка, чтоб этого жидовского торжества не было». Прихватив еще одного офицера, Попов и Бердяев пошли к Туркову. Выйдя от Туркова, Попов сообщил своим спутникам: «Он нас не принимает и за все свои действия отвечает сам». Подполковник Судников был того же мнения, что Попов и Бердяев: «Это невозможно, чтоб евреи еще нас привлекали оказывать их святыням почести». А вот подполковник Флиорковский думал иначе. С одной стороны, он не придал такого значения всему происходящему; с другой — чрезвычайно интересная деталь, — он вспомнил, что «такие же свертки (свитки Пятикнижия. — Й. П.-Ш.) были пожалованы в городе Вильне, в Молодечненском полку» {966} . Кроме того, Флиорковский в своих показаниях отметил, что в синагоге «офицеры и полковник разворачивали свиток и удивлялись искусству письма» {967} . В семействе Бердяева мнения также разошлись. Он сам в церемонии внесения Торы участия не принимал, однако его приемная дочь участвовала.

Покуда в Главном штабе шло разбирательство, анонимки продолжали сыпаться на Туркова, но он держался достойно и отбивался решительно. В своей объяснительной, написанной по требованию Главного штаба, Турков заметил: «автор письма, спустя три месяца после перенесения свитка торы добрался, наконец, до своих “русских” чувств и путем подпольного донесения постыдно скрыл свое имя, что уже, конечно, не присуще истинно русскому человеку. Такой большой промежуток времени дает мне несомненное доказательство, что донос произошел на почве личного неудовольствия» {968} . Одновременно Турков распорядился объявить по полку следующее: «Неоднократно получаемые мной анонимные письма по своему характеру свидетельствуют, что в жизнь полка вмешиваются частные лица, не посвященные в дух воинской порядочности и благородства. Для прекращения этого разлагающего растления нравственных принципов считаю должным довести до всеобщего сведения чинов полка, что все такие письма будут мной уничтожены без прочтения и что всякому военнослужащему указан законом путь в защиту своих прав, а не искать таковой в позорном для воина подпольном писании трусливо скрывающем свое имя» {969} .

Расследование по делу Туркова, проводившееся генералмайором Валгиным из штаба Виленского военного округа, показало, что командир полка не принуждал офицеров участвовать в перенесении свитка Торы. Однако, по мнению Валгина, Турков «преступил пределы веротерпимости» и «не уследил» за сбором денег нижними чинами полка. Обвинение по двум пунктам могло грозить Туркову разве что служебным взысканием. Военный министр предложил более суровое наказание: либо переместить командира полка на такую же должность в другой округ, либо отчислить с должности с зачислением в запас. Николай согласился с мнением Ванновского и распорядился отчислить Туркова в запас армейской пехоты {970} .

У Туркова нашлись и защитники. 12 сентября 1900 г. Николай Валгин, сослуживец и друг юности военного министра Ванновского, тот самый, который вел расследование по делу, написал личное письмо министру, исполненное возмущенным благородством русского офицера. «Добрый наш Петр Семенович (Ванновский. — Й. П.-Ш.)! По-старому, как товарищ по училищу, прошу поддержать принцип и престиж командира полка. Турков — неподкупный, твердый, не ищет популярности, создал себе врагов. Любая мера против Туркова была бы не актом справедливости, а торжеством интриги, подрывающей престиж власти, поощряющей анонимов» {971} . Ванновский не отреагировал. Кроме того, ко времени получения письма от Валгина он уже не был военным министром. Под занавес, в декабре 1901 г., в Военное министерство пришло письмо из Рогачева от вдовы Антонины Поповой (возможно, вдовы подполковника Попова, проходившего по следствию). Попова обращалась в Главный штаб с просьбой о помиловании и возвращении Туркова и, между прочим, сообщала, что муж «русской женщины», авторессы доноса, поручил жене писать ложь и клевету на Туркова, после чего сам ездил в Петербург и добился снятия командира полка с должности {972} .

Из приведенных примеров следует: Военное министерство считало филосемитские настроения среди офицеров противоречащими духу и букве армейских порядков. Все упомянутые выше старшие офицеры были отстранены от службы. Они все поплатились за свое доброжелательство: полковник Макеев был уволен с должности командира полка «за допущение» случившегося, полковники Казанцев и Турков были сняты с должности командира полка, Корбута спасло высокое заступничество.

Разумеется, русская революция 1905 г. резко обострила отношения между военной интеллигенцией и министерским начальством. Так, например, в разгар революционных событий были арестованы и преданы суду 25 офицеров Киевского военного округа, обвиненных в «критике действий войск по подавлению антиеврейских беспорядков в Киеве». На самом деле они опубликовали в газете «Киевские отклики» открытое письмо с требованием немедленно провести расследование преступного бездействия полиции и войск, которые палец о палец не ударили, чтобы предотвратить еврейский погром {973} . После 1905 г. борьба Военного министерства с прагматиками — военными интеллигентами — утратила конфиденциальность и выплеснулась в прессу. За публичное проявление симпатий к евреям-солдатам войсковому начальнику приходилось оправдываться уже не перед Военным министерством, а перед праворадикальной прессой {974} . В этот период любое проявление симпатии к евреям рассматривалось консервативной публицистикой как пособничество преступникам.