Владимир Шмерлинг - Сталинградцы [Рассказы жителей о героической обороне]

Какая бы стрельба ни была — для него это значения не имело. Ляжет у самого выхода, спит и спит, ногой на него наступишь — не разбудишь.

Перевязывала я одного раненого бойца. Еще светло было, свет в двери проникал. А второго начала перевязывать — стемнело. Зажгла свечку и поставила в нишу. Вдруг как ахнет; посыпалась земля, и меня что-то по голове ударило. Должно быть, немец заметил свет и мину пустил. Стою оглушённая, по пояс в земле, ничего не соображаю, смотрю — где командир, где раненые, которых я перевязывала — никого нет. Кто-то мне плечо жмет, говорит:

— Мама, я тут.

Думаю: «Сын!» Он у меня прямо выпал из головы, совсем про него забыла. Выбрались мы с ним во второй зигзаг и увидели бойцов, Марью, дочь нашего соседа. А старик у двери спал, и его землёй засыпало; одна голова из земли торчала, шею миной перебило.

Командир говорит:

— Нельзя гражданским оставаться тут — опасно.

Среди ночи вышли мы из подземелья с бойцом Куликовым, который делился с нами своим пайковым хлебом. Идём через трупы, через груды развалин, путаемся в проводах, когда Куликов крикнет — ложимся. Немец усиленно бил по этому месту, потому что здесь был штаб генерала Родимцева.

Спустились мы яром к Волге в полночь, а смотрим — над Волгой рассвет уже. Но обманчивый был этот рассвет: голубой и зеленоватый. Несколько минут разливался он над Волгой. Хотелось бежать к ней и напиться ее живой воды. Но свет погас. Это были немецкие ракеты. Волга близко, но подойти к ней надо так, чтобы тебя не заметили немцы, укрепившиеся в недостроенном здании Госбанка вблизи городского перевоза. И мы радовались, что могли напиться солоноватой, не пригодной для питья родниковой воды, вытекавшей из яра.

По одну сторону яра в домике под кручей красноармейцы баню оборудовали; по другую сторону у них кухня была, тоже под самой кручей, пониже блиндажей минометчиков. А рядом с кухней в маленькой хатке жила женщина Гололобова с ребёнком. Мы у неё и поселились.

Наверх вылезешь — пули свистят; внизу — на Волге — бомбы и мины столбы воды выбивают со дна, а у нас тихо, будто и войны нет; только с кручи глыбы земли сыпятся, камни по крыше стучат. Несколько месяцев прожили мы тут, и за всё время одна только мина в нашу хату попала. И та не разорвалась. Бойцы выбросили её в яр. А ночью немецкие разведчики яром к самой хате подходили. Откроешь дверь и слышишь немецкий разговор.

Думала я: наверное, штаб генерала Родимцева ищут. Где-то около нас штаб его был, но где точно — не знаю. На горе в котельной одного разбитого дома штаб батальона помещался. Комбат, молодой, весёлый, часто приходил к нам с гитарой, пел, ободрял нас; говорил, что нашим подкрепления идут. Заходил к нам в хату посидеть, потолковать и начальник штаба Соловьёв. Он предупреждал, что немцы переодеваются в женскую одежду и ходят мимо нас на Волгу за водой.

На кухне старшиной был Мухин, пожилой человек. Он всё беспокоился о своей семье.

— Смотрю, — говорит, — на вас и думаю, что и моя семья, может быть, так же вот, как вы, переживает войну.

Его миной убило, когда он вышел из кухни вместе с поваром Колей. А Колю только ранило. Это был молодой, славный, спокойный парень.

Я тоже на кухне работала: картошку чистила, воду носила. Много было необходимой работы. Стирала бойцам бельё, проглаживала, гимнастёрки чинила; даже перешивала, чтобы по размеру были.

Спускались с горы раненые бойцы передовой линии, одни проходили мимо хаты по тропке вниз, других проносили на носилках или просто на горбу здоровые бойцы, по очереди сменяя друг друга.

Просит истекающий кровью боец пить — скорее напоишь его, а иному наскоро перевяжешь лёгкую рану. Некоторые с удивлением говорили:

— Да здесь гражданские!

Спрашивали:

— Как же вы, мамаша, думаете остаться здесь живы?

Я говорила:

— Что бойцам, то и нам. Свыклись мы с фронтовой жизнью.

Я боялась только, что взлетит наша хата на воздух, потому что бойцы складывали рядом с хатой бутылки с горючей жидкостью и ящики со снарядами.

Сын мой тоже свыкся с обстановкой. Рана у него зажила. Он подружился с танкистами.

Прямо над нашей хатой, на горе танк стоял. Танкисты вырыли под ним яму и жили в ней. Постреляют и заберутся в яму, оладьи жарят. Там у них печка была, целый день топили на мазуте.

Геня у них часто гостевал. Помогал им снаряды с Волги таскать, винтовки, пулемёт чистить. Командир орудия, Шуркой звали его, всё говорил ему:

— Смотри, Геня, чтобы, как зеркало, блестело.

Этот Шурка прихрамывал на одну ногу, но такой смелости был, что ничего на свете не боялся. Когда подходил к хате, его издалека было слышно. Сначала крякнет, а потом кричит:

— Геня, идём снаряды носить.

Геня говорит ему:

— Обождём, Шурка, пока самолёты улетят.

А он отвечает:

— Пока спустимся к Волге, они и улетят.

Наносят они снарядов на гору, сложат у танка, и Шурка говорит:

— А теперь, Геня, будем выбивать немцев из Госбанка.

Потом придёт в хату и просит:

— Дайте, мамаша, кипяточку умыться.

Шесть месяцев прожили мы с сыном среди бойцов и командиров генерала Родимцева. Подвигов мы с Геней, конечно, не делали, но, чем могли, помогали своим защитникам, а они нас поддерживали питанием.

Рядом, на горе за штабом, дом № 61 защищал сержант Павлов со своими бойцами. Он тоже бывал у нас, довольствовался с нашей кухни. После разгрома немцев этот дом первым восстановили и нам дали в нём комнату. Товарищ Павлов, приехав с фронта, зашёл к нам.

— Припоминаю вас, — говорит. — Кажется, вы на кухне возле штаба жили.

Дом этот совсем недалеко от берега. Поднимешься с Волги на бугор — и он перед глазами. Вокруг всё разрушено, а этот дом уцелел — четырёхэтажный, узкий, длинный, к Волге ребром стоит. Но добраться до него нелегко было.

Мы пытались пройти тут через линию фронта — я и Рая Тимофеева, учившаяся вместе со мной на электросварщика. Нам было дано задание: разведать центр города, занятый немцами.

Пробирались так: впереди боец, мы за ним. Он остановится за разбитой кирпичной стенкой, и мы остановимся. Он осмотрится в темноте, побежит — и мы побежим. Он ползёт, и мы ползём. Пули всё время свистят, но откуда и кто стреляет — не поймёшь.

В подъезде дома стоял автоматчик. Спросив пароль, он провёл нас в подвал. Там под лестницей ютились какие-то гражданские люди; должно быть, жители этого дома.

За перегородкой в небольшом круге света коптилки мы увидели нескольких красноармейцев и сержанта — молоденький, чёрненький, весь обросший. Узнав о цели нашего посещения, сержант сказал, что мы выбрали не подходящее место для перехода линии фронта.