Александр Котиков - Записки военного коменданта Берлина

— Проверь, как заправлена будет машина.

В Ростове мы задержались. Пришел комбриг Тарновский-Терлецкий, навязал нам длинный разговор о делах его бригады. Время ушло. Надо вылетать. Я спрашиваю комсорга роты, старшину аэродромной роты Сараева, хорошо ли и точно ли все сделано по заправке машины.

— Не сомневайтесь, машину готовили люди надежные.

Да я и сам знал их хорошо по комсомольской организации бригады. Поверил товарищам и машину проверять не стал. Блинов, как беркут, внимательно наблюдал за мной.

— Готово все к полету? — спросил он.

— Готово! — уверенно ответил я.

Он дал команду «по машинам», я вскочил на крыло, на первое сиденье, завел машину и взмыл в небо. Летим над Батайском. С земли подают команду, с аэродрома Батайской летной школы: «Вы находитесь в зоне учебных полетов. Взять вправо, в направлении Азова». Я развернул машину вправо и вышел на курс Азова. В наушниках снова прозвучал голос, но уже с пульта управления полетами Ейской авиационной школы: «Вы вошли в учебную зону морской эскадрильи. Вам надлежит выйти на курс к Таганрогу и ждать указания». Под нами Азовское море. Я, на всякий случай, поднял потолок машины почти на предел и взял курс на Таганрог. Море было тихое, рыбаков много. С земли, с того же пульта управления, подают команду взять курс на Керчь. Я развернул машину на Керчь. Высота предельная, за прибором я следил с особым интересом. С земли подали команду выходить на курс ейского главного аэродрома. Я снова вышел на указанный курс. Под нами море. До аэродрома 6–10 км, и тут-то совершилось нечто такое, чего никто не ждал. Мотор чихнул и заглох, лопасти замерли. Все будто оцепенело. Только руль управления послушно держал самолет в горизонтальном положении. Я старался использовать восходящие потоки воздуха, задирая машину вверх. Тишину прорезал спокойный голос Блинова:

— Дай самолету спокойно планировать. Держи руль, не дай машине свалиться на крыло. На этой высоте мы можем планировать спокойно, пока дотянем до аэродрома. — Он говорил так спокойно, будто ничего не случилось.

Берег катастрофически приближался. Мы теряли высоту, до воды остается не более 200 метров, чувствую, что море начинает сильнее наползать на самолет.

Показался берег. Машина потеряла высоту и шла на критическом расстоянии от воды. Берег. Проскочили наиболее неподходящее место посадки, вынужденной посадки, почти на бреющем полете лизали землю, и… я почувствовал, что колеса моего «тихохода» коснулись тремя точками земли. Место неровное, самолет подпрыгнул раз и силой собственной тяжести прилип к земле. Машина сохранена. Я выскочил из кабины, покачал «тихоход» за крыло, потом повалился на землю и сильно прижался щекой к колючей земле.

Инструктор сидел в самолете и внимательно наблюдал за мной. Вдали показался тягач, «санитарка» и офицер, прибывший, чтобы установить причину аварии. Он приказал Блинову выйти из самолета. Тягач отбуксировал самолет к ангарам. Нас забрала «санитарка», и врач приказал своему шоферу отвезти нас к гостинице.

— Сараев тебе друг? — спросил Блинов.

— Друг, и самый преданный друг! — ответил я ему в сердцах от сильной досады.

— Я понимаю тебя. Но ты только-только начинаешь справляться с машиной, и теперь, именно теперь, запомни — в авиации, когда готовишь машину к полету, проверь бензобаки, убедясь, что они полные. А ты поступил, как барин, которому все дозволено. Летчик, если он хочет быть безаварийным, должен до всего доходить сам, и бензин проверять должен тоже сам, и только когда убедишься, что уровень бензина на нужной отметке, только тогда ты можешь спокойно залезать в кабину пилота. Это ты запомни на всю жизнь.

Я даже не почувствовал, что он обнял меня и прижал к себе своими богатырскими руками, настолько я был зол на себя. Он и это заметил:

— Теперь все позади, и корить себя не стоит. Это надо внутри себя перемолоть, чтобы не забыть впредь. При катастрофах самолетов ищут виновников в наземной службе. Это заблуждение. Я, как летчик, знаю, что в девяносто девяти случаях виновник ЧП сам летчик.

Мне не разрешили самому посмотреть самолет. Он попал в лапы аварийщиков. Авария не вышла дальше аэродрома. Начальство не узнало, но в памяти моей она сидит строгим предупреждением.

Шофер Иван Егоров понимал, почему я придирчиво допрашивал его о готовности машины. Мы были неразлучны с ним всю войну. Он был преданным товарищем, я отвечал ему тем же.

Из Кирриц выехали, когда уже стемнело. На дорогу опустилась пелена тумана. Снизили скорость. Иван чутьем угадывал полотно дороги. По всему мы уже были недалеко от Олимпишесдорфа. Кругом лес растет из тумана. Мотор фыркнул и заглох. Прочистили жиклеры. Мотор взревел, поехали и опять встали. Иван вылил на ладонь бензин, тогда при свете фар мы увидели, что в бензине плавают шерстяные ворсинки. Ехать нельзя, в бензобаке войлок. Надо чистить бак и фильтровать бензин. Это задержит нас часа на два. Иван возился с баком, а я думал, что можно сейчас предпринять, ехать-то необходимо. Порешили, что Иван останется чистить бензобак, а я буду ловить попутную машину. У нас был один «вальтер» на двоих, оставил его Ивану — может пригодиться.

В «молочной дали» показался пришторенный огонек. Я встал посреди дороги и поднял руку. Прямо передо мной остановилась игрушечная спортивная БМВ. Из машины выскочил небольшого роста немец в шинели лесничего, в «баварке» на голове с пучком кабаньих волос. Он по-немецки спросил меня, чем может помочь. С большим трудом я объяснил ему, что с нами случилось, что мне необходимо срочно быть в Берлине, в комендатуре района Митте.

— Я охотно подвезу вас, — сказал немец.

У нас с шофером был всего лишь один «вальтер» и две обоймы к нему. Я подошел к Егорову и довольно громко сказал ему:

— Возьми «вальтер», а «кольт» дай мне.

Иван понял, взял у меня «вальтер», повозился в машине и сунул мне в карман пустую руку. Я сел в машину немца, которого впервые видел. Поехали. БМВ была маленькая, спортивная, неплохо сохранившаяся. И немец, и я молчали. Ни он, ни я не могли говорить. Надо знать язык, а мы не знали. Я держал для важности руку в правом кармане, он управлял правой рукой, а левую держал в левом кармане. Когда едешь, особенно в молчании, с чужим человеком, в голову лезут разные мысли. А может быть, он очень близкий по духу нам человек? Может быть, коммунист? Нет! Коммунист не вел бы себя так. Я предложил ему папироску, он, не вынимая руки из левого кармана, принял ее, оторвав правую руку от руля, легко вынул зажигалку, и мы прикурили. Левая рука лежала неподвижно в кармане. Каждый думал, что другой не знает его языка, и каждого одолевали сомнения. Шофер знал все повороты дороги и мог повернуть, куда хотел, но он шел курсом на Далем, Шпандау, Шарлотенштрассе. Показались Бранденбургские ворота. Мы были почти у цели. Мой спаситель подкатил к комендатуре Митте, я вышел из машины, мы вежливо распрощались, я сказал ему по-немецки «большое спасибо» и, видно, сказал это так правильно, что он поднял на меня глаза, вежливо пожал руку и растаял в берлинской темноте. Туман тут был еще гуще, чем на дороге.