Александр Котиков - Записки военного коменданта Берлина

Неожиданно находчивый, как всегда его знали, Микоян вдруг задает мне вопрос:

— Как это вы однажды помогли зачатию новой политической партии в Германии?

Я немного растерялся, почему вдруг всплыл вопрос, канувший в забытье. Потом сказал, что это, наверно, хорошо, если помог появлению хорошей политической партии.

В разговор включился Гроттеволь. Он-то и начал подробно рассказывать Хрущеву и всем, как это было. Рассказчик он был отменный, с юмором. Хрущев как-то иронически улыбнулся. Лицо Малиновского было скрыто непроницаемой маской, будто он никогда не смеялся, а, может быть, ему было не до этого.

— Как здоровье? — спросил Гроттеволь.

Ульбрихт заметил ему:

— Видишь, пришел, когда позвали, значит, здоров.

Гроттеволь знал, что я не здоров. Мы с ним лежали в 1949 году в нашем военном госпитале. Он был болен сердцем, я — нервным сужением зрачков. Вскоре мы распрощались. Все уехали. За нами последними закрывали двери. Мы шли по Ленинградскому проспекту к «Соколу» и недоумевали, что все это значит. Шли, и молча каждый думал. Потом пришли домой. Кому и зачем мы понадобились? Чтобы еще раз услышать сто раз слышанный рассказ? Зачем все это надо было? Я допускаю, что инициаторами были все-таки немцы, но зачем? Я жене сказал, что успокоился, а сам нервничал, не мог забыться.

И все-таки, когда перебираешь события тех далеких теперь лет, память моя хранит в юношеской свежести тогдашние события. А может быть, и не надо хранить? Может быть, все это никому уже не нужно? Здание, которое возводили вместе с немецкими патриотами, уже возведено. Стоит ли вспоминать? Мне недавно понравилась мысль одного строителя, который всю свою жизнь возводит жилые дома. Он, вспоминая все, сказал, что всегда хочется прикоснуться к творению своих рук, пройти мимо, посмотреть, прикинуть, как все выглядит теперь, как подрос ты сам, строитель новых жилых домов. Видно, каждый думает так. Мне иногда очень хочется пройти по тем дорогам и тропам, по которым шел в войну, посмотреть, что сделалось с природой за эти годы. По дороге из Лоева в Калинковичи, в Белоруссии, мы проезжали по дорогам войны и… ничего не узнали. Нас встретил тридцатилетний сосняк, через который пробраться почти невозможно. Все изменилось. Земля будто собрала всю свою богатырскую мощь и незаметно затянула нанесенные ей раны войной. Земля-то затянула, а память хранит те тропы и дороги, которых теперь нет, и уносит в историю время бранных схваток. И только обелиски, разбросанные по земле, напоминают людям о том, что было. Может быть, и этот рассказ будет помогать людям воскрешать историю тех былых лет, и люди будут так же заразительно смеяться, как это солдат ухитрился уложить на ночь двух немцев в одну кровать, и они, из вежливости друг к другу, всю ночь не сомкнули глаз.

Меня пригласили вскоре в посольство ГДР в Москве вместе с другими товарищами по работе в Берлине. Вручали ордена большой группе военных и гражданских товарищей, участвовавших в оказании помощи немецким товарищам в первые годы строительства ГДР. Всем выдали награды по списку, а меня там не было. Потом кто-то порылся и нашел-таки бумагу, подозвал меня и вручил орден. Я подумал, не к месту, а надо бы ту паузу заполнить рассказом о «кровати».

Люди живут, стареют, а в их памяти остаются живые воспоминания о событиях, в которых они когда-то отдали свою долю сил. Теперь-то всем видно, что вполне будничные дела, порожденные острым столкновением социализма и империализма, почти сорок лет тому назад, обратились к победе социализма над капитализмом на земле великого Маркса и принесли сегодняшнему поколению возможность вкусить от материальных благ социализма, вкусить и познать пафос великих созиданий рук человеческих.

Вернемся к будням тех лет, когда совершались эти великие перемены в судьбах народов. Будни. Это жизнь. Это политика, определявшая отношения между классами немецкого общества, между советским и немецким народами, между союзниками, между немецким народом и Советской армией, которая впервые за всю историю человеческого общества явила миру образец интернациональной помощи в спасении германского народа от гитлеровской тирании, оказание всемирной помощи в проведении коренных перемен, обновлении немецкого общества, в построении социализма.

Будни тех давних лет поставили много сложных и разных, по своему значению и масштабам, вопросов. Вот этим все они сплетены в одну тугую плеть, несмотря на свою кажущуюся несхожесть.

Встали одновременно две группы вопросов, от решения которых зависела судьба миллионов немцев, судьба Европы, судьба мира на земле. Были безотлагательны текущие вопросы: надо убрать урожай, спасти, определить его размеры, спасти хлеб от хищения. Советский человек поймет, если сказать, что тот урожай собирали еще помещики, крупные арендаторы, частный собственник. Мы взвешивали все это и вспоминали, как в тяжкую пору 1920 года кулак схватил нас тогда за горло, и мы потеряли от голода и тифа миллионы бесценных жизней наших людей. Все это мы помнили и с особой настойчивостью организовывали не только сбор и хранение хлеба, всех видов продовольствия, но и экономическое обоснование всей системы снабжения населения продовольствием до нового урожая. Чтобы никто не утаил ни одного зерна, не украл, не вывез в западные зоны Германии. Это была самая сиюминутная задача.

Надо было засеять землю и приблизительно определить, что будет собрано в будущем году. Кто же будет засевать поля? Снова помещик? Или те, кто обрабатывает землю своим трудом, мужики? В Германию из Европы шли перемещенные немцы. Их надо было принять, устроить на земле, или они пойдут на Запад и станут объектом организаторов реваншизма. Но, чтобы посадить перемещенного мужика на землю, ему нужны земля, инвентарь, посевной материал, орудия производства. Они прибыли в Германию с клажей вещей по 20 кг на живую душу. У них ничего не было. Их надо было экипировать, надо было дать им продовольствие, чтобы они прожили до следующего урожая. Это и были вопросы жизни, немедленные, сиюминутные.

В этой плети были туго свиты и другие вопросы. Они были так скручены со всеми остальными, что определяли все остальное. Это вопрос, как быть с помещиком, как социальной силой, и как с поместьями, с имениями, с экономическим фактором. Осенью 1945 года во весь рост встала земельная реформа. Это и лишение права собственности монополий, преступников войны, ликвидация мощи монополистического капитала, наложение на эту собственность ареста, создание специальных немецких экономических органов по управлению этой собственностью. А как это сделать, когда заводы находятся в нашей Советской зоне оккупации, а монополистические штабы все гнездятся в Западной Германии? Когда этот пригретый монополист под крылом американской военной власти развернул свою деятельность и протягивает руки через своих чиновников на эти предприятия нашей зоны, ухитряется командовать уже не своей собственностью?