Александр Котиков - Записки военного коменданта Берлина

Собрали снова предпринимателей. Обещали им соответствующие поощрения. Гарантировали своевременную доставку матриц из Москвы, бесперебойное снабжение красками, бумагой, картоном. И дело завертелось. Я уже не помню теперь, как все сложилось по времени, но заказ шел блестяще. Наши товарищи в это время были неуловимыми Янами. Их нельзя было поймать, если у них самих не появлялась потребность приехать и что-либо выцыганить для рабочих: фартуки, рукавицы, производственные костюмы, обувь и многое другое, что нужно рабочему на производстве.

В самый разгар производства из Москвы приехал директор Госполитиздата академик Павел Федорович Юдин. Мы рассказали ему, как идут дела, он от удовольствия просиял, как девица. Я рассказал ему, как было решено противоречие между нами и предпринимателями, как мы воспользовались скрытыми резервами, которые придерживали предприниматели. Нам помогли — кто бы вы думали? — рабочие-полиграфисты. Они решили все наши споры, потому что резервы производства — это были они сами. Я рассказал ему такой случай. Ко мне в кабинет без спросу влетел один предприниматель, плюхнулся на стул, снял шляпу, вытер лоб платком, глубоко вздохнул и, будто рассуждая с собой, вслух произнес:

— Ничего не понимаю. Рабочих своих не понимаю, а я с ними работаю вот уже тридцать лет. Когда-то их с колоссальным трудом можно было уговорить на какое-либо срочное дело, а тут все перевернулось. Они работают с таким азартом, на который раньше они не отваживались.

Полиграфисты знают, как сложно, почти на одном вздохе, издать такой колоссальный тираж, сколько надо было изготовить матриц, привезти их из Москвы, распределить по множеству предприятий и каждый час следить, где и как идут дела. Госполитиздат прекрасно обеспечил нас всем необходимым. Когда Павел Федорович Юдин рассказывал нам историю вопроса, он поведал, что идея эта принадлежала товарищу Сталину. Он дал Юдину указания и по срокам исполнения, а сроки были приурочены к началу учебного года в сети партийного просвещения.

— Сами понимаете, — говорил Юдин, — мы не можем поступиться ни одним днем. Поручение Сталина попало в надежные руки. Он был исключительно исполнительный коммунист-академик.

Я знал П. Ф. Юдина еще в тридцатые годы. После окончания Военно-политической академии я сразу поступил на заочное отделение Института красной профессуры философии в Москве. Директором этого учебного заведения был Юдин. Он располагался тогда на Кропоткинской, где теперь находится Советский комитет защиты мира.

В тот раз разговор был о формальностях. Я получил учебные программы, список литературы, которая была обязательной для каждого слушателя, и сроки представления контрольных работ. В 1934 году я познакомился с ним ближе, уже как слушатель, и беседа касалась успеваемости и дополнительных нагрузок, главным образом дополнительного участия в пропагандистской работе в Ростове, где я тогда работал в направлении пропаганды марксистско-ленинской философии.

В 1935 году я вновь приехал на учебную сессию заочников. И тогда-то Юдин пригласил меня и предложил перейти на дневной факультет с отрывом от работы в армии. Я сказал ему, что это почти исключено. Обстановка в 1935 году сильно осложнилась на Дальнем Востоке. Японцы бряцают оружием. Не исключено, что дела пойдут на усложнение быстрее, чем кажется нам со стороны. Юдин настаивал на своем и пояснил мне, зачем это нужно. Вскоре я должен был в Политическом управлении Красной армии докладывать о выполнении задания ПУРККА о роли младшего командира в воспитании красноармейцев. Работа такая мною была написана, и надо было доложить ее содержание. Утром была назначена встреча в ПУРККА. Не успел я войти в отдел пропаганды, как вызвали в приемную Гамарника, начальника ПУРККА. Он сказал мне, что ему звонили из ЦК по поводу вашего перевода на время учебы в институте из РККА. Я не дал согласия.

— Вы только что окончили Военно-политическую академию, и вам-то и следует приложить все силы в работе, а вы отвлекаетесь на учебу в гражданском учебном заведении, да еще без разрешения.

Я объяснил начПУРККА, что согласие мною было получено в Военном совете округа. По этому вопросу я имел разговор с Сергеем Николаевичем Кожевниковым. Гамарник посмотрел на меня, потом посмотрел в бумагу, которая лежала перед ним, и сказал:

— Договоримся вот о чем, езжайте в Ростов, ждите решения ПУРККА. Об учебе в институте речи быть не может. Вам не следует объяснять обстановку и убеждать вас?

— Нет! Мне все ясно.

— Ну а если все ясно, у меня к вам вопросов нет. До свидания. А насчет учебы, то коммунист должен учиться каждый день, если он не хочет отстать и быть побитым самой жизнью.

Тогда, в Галле, глядя на Юдина, я думал, как важно проявить решительность и не поддаться на уговоры товарища.

Мы расстались с Павлом Федоровичем, теперь уж как старые друзья.

Обстановка во взаимоотношениях между союзниками по антигитлеровской коалиции становилась заметно сложнее. Западные державы на всех парах отходили от Потсдамских решений. Тучи, омрачавшие мир, сгущались тем сильнее, чем быстрее и успешнее шли социально-демократические реформы в Советской зоне оккупации. На Западе тянули старую волынку: во всем повинны русские. Они стремятся перенести свое в Германию. Они не понимали того, чего им не дано понять. Им казалось, что все делается по мановению жезла победителей, а русские своего жезла не поднимают. И реформы в Восточной Германии их безмерно раздражали.

В этом нет ничего удивительного. Хотя на первый взгляд было странно. Вроде бы совсем недавно совместно боролись против фашистской Германии, вроде бы ясно договорились с корнем вырвать все источники германского милитаризма и фашизма, вроде бы лидеры США и Англии усердно говорили, что они вместе с союзниками сделают все, чтобы Германия больше не угрожала своим соседям разрушительными войнами, будто бы они клялись верности этим непреложным истинам, ради которых они втянулись в эту войну. Что же случилось спустя менее чем полгода после войны, что представители западных держав стали действовать терпимо против германского милитаризма и так снисходительно против германского фашизма? У простого человека, которому дороги интересы своей безопасности, своей родины, создавалось впечатление, что они перестали быть союзниками, или, что более вероятно, не были ими, или были только по расчету. Было им выгодно, они били себя в грудь, как самые преданные друзья до гроба, наступила пора, когда они почувствовали, что дальше в друзьях они ходить не желают. Раньше думали, что в войне русские ослабнут, и они, как «друзья», будут диктовать свои условия мира, а получилось наоборот. Условия мира приняты под давлением объективных обстоятельств советские. Они думали, что Советская армия придет к победе ослабленной, ан произошло прямо наоборот. Потсдамские решения, которые они вынуждены были подписать, но исполнять, проводить их в жизнь, хоть они и вполне гарантировали искоренение германского милитаризма, они не желали. Им это было и невыгодно, и опасно. То, что они увидели в результате победы и в результате первых шагов немецкого народа в Советской зоне, повергло их в панику. Поэтому-то они на всех парах отходили от политики, согласованной в Потсдаме.