Петр Белоусов - Царь и Россия

Шайка Робеспьера изощряется дать обстановку суда и говорит о казни — прямо.

У нас заговор предает Царя чужим рукам, и для этого сошлет его «с глаз долой».

«Дайте Кутону стакан крови — он хочет напиться», — вспоминает чью-то фразу историк [247].

Наш историк спросит общество и Думу — напились ли они достаточно невинной крови? Не в крови разве руки Родзянок, Керенских, Гучковых и всего поименно заговора, блока, партий?

В плеяде вожаков Французской революции: Кордье, Мирабо, Петион, Редерер, Кондорсе, Марат, Сийес, Барнав, Лафайет, Фурнье и другие. В их среде таланты и умы. Многих историки зовут негодяями, — но они составляют Гору, они не бегут, как наши, они авторитетны в народе, в Европе, они — власть, и многие под угрозой казни борются за привилегии Короля, дают и защищают великие начала — собственности, целости и независимостиФранции. Революция дает армию, которая бьет Европу, и в рядах босой армии родятся — Наполеон, Мюрат, Даву, Ней и вся галерея незабвенных героев и тоже умов, и талантов, и патриотов. Отстояв собственность и границы, а потом проходя победно по Европе, — Франция в праве когда-нибудь простить свою революцию!

Может разве Россия простить нашу и господ Шиповых, Гучковых, Милюковых, Керенских и все присное, делавших все обратное? Создавших не гору, а злую кровавую яму. Французская революция, разрушая, творит. Она никому не подражает, оттого она не постыдна, как наша, а трагична. Франции не были нужны искания ни франкофилов, ни Интернационала. Нет! Францию будит четкий клич нации: ça ira [248]. Впереди их революции — всегда боевой звук трубы и барабана; оттого она отвратительно кровава, безумна, — но не подла.

У нас все иное. На другой день отречения — штык в землю и «айда до дому» — углубляй и спасай революцию! Царя не стало. Фанатиков монархии не оказалось никого. К вере призыва нет. Без этих символов Отечество останется без содержания.

Углубляя революцию, неведомый никому шут Керенский и прочие изображают Россию — вздорные спазмы, искания слов, и рядом генералы, козыряющие новому начальству. Но в истории не было шутов-героев, — и такие генералы побеждать не могли. Ни Карно, ни Дюмурье, ни Мюрата у нас не окажется. Ясно, что Керенских никто не послушает, и о победе не может быть и речи. У власти ничтожества и их сменят сильные, из тьмы той же интеллигенции и того же общества, и взяв за горло народ, без его спроса будут продавать Россию [249].

Годы революции Франции идут под знаком победы. Последняя серия Горы — Фурнье, Дантон, Ровер, Варен, даже мясник Лежандр и Робеспьер не отступят в комитетах безопасности и спасения. Юродствуя у гильотины, они не забывают охраны собственности и борьбы с врагом страны. Франция содрогается, но духа не теряет. Французский народ и общество — не воры!

Когда-то наш восточный земский край выдвинул Минина, и вооруженный народ повалил спасать Царство от воров и поляка Владислава. Истомленный, но царственный дух побеждает без речей. Иное в 1917 году. Народ тот же, но его завлекли в болото. Убили — дух. В народе и обществе еще немало чудесных людей, — но они ошеломлены наглостью вожаков общества и не верят ни себе, ни друг другу.

Один порыв офицеров под Тернополем угас вспышкой патриотизма [250]. Впереди не было никого, и людская лава хлынула домой грабить — благо во имя спасения революции обещана несуществующая и ненужная земля, и во имя старого «мы калуцкие». Ни минуты не веря новой власти, — народ, очертя голову, чувствуя позор совершившегося, убегая от самого себя, довершит грабежом воровскую идею революции. Армия сдается без боя. Альфа и омега социализма — ложь и пораженчество.

Зная нашу психологию, немцы, победив нас, не торопятся в Москву. Царственный родственник Государя Вильгельм чувствовал конец своей армии и нашу победу, послал Ленина со товарищи с 70 миллионами марок разворотить революцию, и Ленин, раскалив добела самую смерть, сломил всех. Отдав нанятым большевикам северо-восток, гордые своим преступлением немцы войдут на юг, — и народ наш и общество будут раболепно ждать своей участи от генералов Эйхгорна — Грюннера [251]и прочих.

Свиты генерал Скоропадский поедет на поклон к кайзеру, а представитель собравшейся в Москве общественности скажет присланному добровольцами делегату, что «спасение России — от немцев, а не от союзников».

Все позорно; полосой света перейдет в историю лишь чудесный путь добровольцев [252], как попытка защиты народной чести.

Водворится не власть, — а «международный синдикат» расхищения России. — Ходульная цивилизация Запада и демократия торжествует. Европа заболевает клептоманией, а эмиграцию назовут «воблой».

Ключи мира и войны — в руках большевиков.

Чем больше пройдет времени, тем отчетливее резец истории будет обрабатывать рельеф великолепной жизни нашего Государя и значение этой жизни в мировой истории. Он, и никто иной, бросилвызов мировому безверию, бесчестию и идущему вихрем стадному человеческому безумству.

Монарх-христианин — первым в истории принял на себя нападение мрачного Интернационала и всей земной армии грядущего инквизитора. Западники должны себе сказать, что их былой закономерной Европы не существует. Если еще нет двух Европ: одной — держащейся за право, быт и религию, а другой — спекулятивной и извращенной, — то все же приближение Европы если не к концу, то к полной переоценке всех quasi [253]высоких достижений своей пресловутой культуры близко.

Допущенное Западом и забытое так легко свержение и смерть благороднейшего носителя истинной цивилизации, высокого защитника того же Запада от восточного и северного нашествия отзовутся на судьбе всех стран.

Фанфары социализма замолкнут, показав миру, что у социализма иного лица, как большевизм, нет, и человечество в конце концов смертельно испугается этого лица. Когда-нибудь самое слово «социализм» будет произноситься с проклятием и смехом. Но и капитализм должен пережить глубокий кризис, и рука времени и самосохранения властно отведет его с хищных путей, по которым «золотой телец», ведя перед собой свое детище, социализм безмятежно шествует и развращает.

Падение Государя Николая II и с ним России — потрясет еще мир. Эхо и раскаты этих событий перейдут в века, и сегодняшнее равнодушие к судьбе России и хищнические на нее стремления сменятся великой тревогой, когда эта Россия начнет подниматься и оглядываться.

Человечество, дошедшее до химических способов самоистребления, равнодушное к изуверствам войны и к процессу русской революции и полагающее, что революция — состояние нормальное и допустимое, поймет кровавым опытом, что надо или идти с культурой назад, или, не скрываясь, показать свое лицо преступника, или же начать новую жизнь.