Петр Белоусов - Царь и Россия

Таким устроителем он и был, всю силу своего творческого ума вкладывая в дело устроения горячо любимой им Родины.

Нужно ли долго останавливаться вот на этой стороне его облика — на великой его любви к Родине, к России. Любовь к Родине едва ли есть прирожденная, как ум и воля — сторона духовной природы человека. Но у Императора Николая Александровича эта любовь была явлением органическим — он с нею и родился.

«Нет такой жертвы, которой я не принес бы для России» и «если России нужна искупительная жертва, я буду этой жертвой».

И он, Царь, доказал это на деле и подвигом беззлобного отречения, и своими страданиями, и своей мученической смертью. Что можно прибавить к этому? Все слова были бы излишни.

И если все вообще его служение России есть крестный путь, есть жертва великой любви, то не стоило бы упоминать о мелочах. Но позвольте все же упомянуть о двух деяниях, как ни незначительны они при общем строе души Государя.

В Сибири, на Алтае, были обширные так называемые «кабинетские земли», то есть частная собственность Государя. Все эти земли огромной ценности были просто подарены им под переселение; в одном 1908 году было отведено более трех миллионов десятин.

Затем, если не ошибаюсь, то еще при Императоре Александре III Витте не то настоял перед Государем, не то тайно от него перевел за границу значительную сумму денег из личных доходов Государя на счет Государя же. Все эти деньги во время войны были возвращены в Россию и израсходованы Императрицей на санитарные учреждения для армии. Так что, если бы Государь после отречения оказался бы за границей, ему буквально не на что было бы существовать.

Итак: религиозность, горячая вера в Бога, воля не резкая, но спокойная, настойчивая и несдающаяся; тонкий и большой ум и пламенная любовь к России. Вот четыре главных стороны духовного облика Императора Николая Второго.

Как в фокусе собраны эти свойства во всех его повелениях и действиях, предшествовавших минуте отречения и следовавших непосредственно за ней. Отрекаясь, он ушел не «хлопнув дверью», а с величием Царя, с молитвой христианина, с мудростью правителя и с волей героя духа. С всепрощающей любовью к Родине сделал он все, чтобы облегчить России ближайшие последствия отречения.

Вот как пишет об этом «старый профессор» князь Д.Д. Оболенский в очерке, посвященном Государю: «Он сделал все от него зависящее, чтобы обеспечить своим преемникам успех в борьбе с внешним врагом и внутренними беспорядками. Понимая отлично, что регент не будет иметь того авторитета, как Император, что лица, способствовавшие перевороту, всегда будут бояться возмездия со стороны сына низложенного Императора, Николай II отказался в пользу брата. Мало того, он указал брату путь сближения с народным представительством (присяга конституции, ответственный кабинет). Он дал приказ армии и флоту бороться до конца за Россию вместе с союзниками и повиноваться Временному правительству (без этого приказа многие офицеры не присягнули бы этому правительству). Он назначил Верховным главнокомандующим Великого князя Николая Николаевича, а председателем Совета министров — князя Львова, которого Государственная Дума намечала на этот пост, — именно для того и назначил, чтобы оставшиеся верными Государю могли со спокойной совестью подчиняться тем, кому повиновением обязал их сам Государь».

И после этих последних действий до отречения, его речь, то есть завещание, приказ после отречения, при прощании с чинами своего Штаба, — речь, повторяющая вновь все мысли, изложенные в письменных документах, речь, первые слова которой — «сегодня я вижу вас в последний раз — такова воля Божия и следствие моего решения» — привел я в начале этого очерка…

Теперь я несколькими словами коснусь и других сторон духовного облика Императора.

Я привел его упоминание о семье в телеграмме к Румынскому Королю. Семья Государя была истинно христианская, образцовая, полная взаимной любви, доверия и дружества. Это было место сердечного отдыха Государя, то, выше чего для него был один идеал — Россия. И эту семью, это убежище от невзгоды и горя создавала вместе с ним чистая сердцем и возвышенная духом, оклеветанная русским обществом, его, говоря старинным русским наречием, «сослуживица и потрудилица» Императрица Александра Феодоровна.

Государь — безупречный семьянин — был тем образцом, которому в семейной жизни надлежало подражать каждому из его подданных.

Лично Государь был человеком чрезвычайной доброты. Известно множество случаев его материальной помощи и его Царской милости разного вида и отдельным лицам и группам лиц.

Он был человеком в высокой степени лояльным. Его Царское слово было нерушимым. Я уже привел его ответ по поводу нерушимости установления Думы.

Он был Русский Царь, но он был и ИМПЕРАТОР ВСЕРОССИЙСКИЙ. И все его подданные были для него «россиянами» — какое это прекрасное и почти забытое с половины XIX века слово! — равные для него в пределах определяющих их бытие законов. «Для меня все классы равны, и я особенно озабочен бытом рабочих», — указал он на докладе тульского предводителя дворянства. И действительно наше рабочее законодательство в царствование Императора Николая II по гуманности во многом было впереди западного.

И не только рабочие, но и крестьяне, солдаты, весь «простой народ» были предметом его постоянных забот, доказательством чего является все законодательство его царствования. Заботы эти были следствием не только соображений государственной пользы, следствием национального прогресса. Еще больше исходили они из чувства глубокой любви Государя к этому «простому народу», в котором видел он самое бытие России, той России, для которой готов он был принести всякую жертву. И принес. И отдал ей самую жизнь свою. Дикая, тупая и раздутая пропагандой ненависть революционеров-террористов, создававшая постоянную опасность для его жизни, только редко давала ему случай непосредственного общения с этим простым народом. Но случаи эти бывали, например, в Сарове, при прославлении преподобного Серафима Саровского или на Полтавских торжествах [265]. И восторгом любви преисполняло такое общение душу Царя, чему есть много свидетельств.

В том же порядке отношений Государя к «простому народу», то есть к существу России, лежит и то значение, которое придавал он Москве. Его сдержанность и сознание веса его Царского слова заставляли его быть сдержанным и в проявлении его чувства к Москве, чтобы оно не было истолковано в ущерб Петербургу. Однако в подтверждение существования у него этого чувства я могу привести следующий случай. В день полкового праздника лейб-гусарского полка, где Государь в юности обучался строевому кавалерийскому делу, зашел в его присутствии разговор на тему Петербург — Москва. Бывший офицер полка, известный тульский политический деятель правого толка граф Владимир Алексеевич Бобринский говорил, что истинным национальным центром России, ее сердцем является Москва, а не Петербург, насчет которого Бобринский не скупился на порицания. Государь слушал молча. Потом шутя попросил у соседа «халат» (так называлась в офицерской среде рублевая бумажка), чернил и перо, и написал на кредитке: «Дано сие нашему Вовочке (так называли офицеры Бобринского), без права ношения в петлице, за правильно высказанный взгляд, который и я разделяю», и подписал: «Николай». Лицо, письменно сообщившее мне это, лично видело у Бобринского этот рубль и получило от него объяснение значения написанного.