Петр Белоусов - Царь и Россия

Следующим по значению трудом являются воспоминания английского военного представителя при Ставке Верховного Главнокомандующего, генерала Вильямса. Записки эти производят безусловно отрадное впечатление своею непосредственностью: это не записки дипломата с оговорками и отступлениями, а прямого солдата. Нижеследующие выписки характеризуют труд Вильямса:

«Я, вероятно, видел Государя чаще и знаю его ближе, чем большинство других, за исключением его непосредственных приближенных, в течение периода его Верховного главнокомандования, когда его длительные отлучки из столицы вынуждали меня быть посредником и в делах, прямо до войны не касавшихся» (С. 1).

«Я ожидал встретиться вообще с затруднениями и таинственностью на каждом шагу и увидеть Императорскую семью подавленной гнетом забот, страхов и опасений анархистских бомб или кинжала убийц.

Мое общение с Императором, Императрицей и детьми явило мне совсем другое. Это была, по наружному виду, счастливая и несомненно благочестивая семья. — Слово „революция“ стало таким ходячим в этой стране и ее пророки были так многочисленны, что это обстоятельство никого более не пугало» (С. 2).

«Первое впечатление (16 октября 1914 года), произведенное на меня Государем, было абсолютно отлично от того, которое я ожидал. Я всегда рисовал его себе как несколько грустного и озабоченного Монарха, подавленного и государственными, и другими заботами, тяжко его удручающими. Вместо этого я увидел оживленное, открытое, счастливое выражение лица и исполненного юмора здорового человека» (С. 15).

Не лишено интереса, как сам Вильямс характеризует свои записки:

«Последующее изложение не представляет из себя попытки апологии или спора с другими, писавшими о покойном Государе и его критиковавшими. — Но многое было сказано о нем лицами, не соприкасавшимися с ним так близко, как я, и много было сказано враждебного. Один из критиков, проведя в России 24 часа, дал мне о нем такой отзыв, что я подумал, что он эти часы провел в помойных ямах Петербурга, ибо иначе он нигде не мог собрать сведения более лживые, несправедливые и столь же ошибочные, как и злобные. И это было еще до революции. Какие бы ни были ошибки Государя, они не происходили от недостатка его преданности Родине и делу союзников (С. 8). Многие из моих заметок, конечно, по множеству причин еще не могут быть напечатаны, но те, что предлагаются читателю, не сфабрикованы с целью дать одностороннее освещение наиболее оклеветанному Монарху [281], а лишь являются штрихами его характера, думается, небезынтересными, которые мне удалось подметить» (С. 9).

Автор «Mémoires de Russie», профессор Дижонского университета Легра был командирован в Россию для пропаганды на фронте и в тылу тех усилий, которые проявляла Франция в мировой войне. Легра объехал весь фронт, читал лекции в штабах фронтов, армий, корпусов и даже дивизий и полков, а затем занимал штабные должности в I Сибирском корпусе и в VIII армии. Два раза он побывал в Могилеве, где был представлен Государю, о котором записал следующие впечатления:

«После обеда… Государь спрашивает меня о предмете моей лекции, буду ли я говорить по-русски и не смущает ли это меня? Я отвечаю, что привык говорить публично, но что его присутствие несколько меня взволнует.

— Тогда, — восклицает он, — я не приду, чтобы вас не смущать!

— Ваше Величество, — отвечаю я, улыбаясь, — я не к тому вел! [282]

— Ладно! Итак, я приду! До свидания!

Я привожу эту мелкую деталь, чтобы показать мягкую и ласковую деликатность этого Монарха. Что было ему до сообщения иностранного профессора в незначительном чине? [283]Тем не менее, он пожелал устранить от этого лектора неожиданное волнение, и он, по-своему, создал ему приятную обстановку. Очевидно, такое внимание объясняется тем кредитом, которым пользуется при Дворе мой начальник, генерал Лагиш. Тем не менее, это является доказательством одной черты характера Николая II: в мелочах жизни он полон внимания к окружающим, но, как говорят, он немилосерден к тем, которые не оказывают такого же внимания относительно его» (34).

Следующий случай еще более мелок и имеет лишь отраженное значение к характеристике Государя.

Легра вновь обедает у Государя в Ставке. «После обеда, когда закурили папиросы, Наследник начал играть спичками, извлеченными из трех коробок, изображая ими войска, которые он ведет в атаку: тут убитые, там раненые… Однако, когда встали со стола, вместо того чтобы бросить на столе свою импровизированную игрушку, Наследник спешно положил спички в коробки, что стоило немалых хлопот; мне понравилась эта черта порядка. Этот ребенок имеет много моральных свойств своего отца: он имеет его приветливую любезность» (97–98).

Этими двумя краткими заметками ограничиваются личные впечатления Легра о Царе. Приходится только сожалеть, что он так мало знал и видел Государя… При его объективности и наблюдательности отзыв его явился бы несомненным вкладом в характеристику «наиболее оклеветанного Монарха». Сожалея об этом пробеле, мы воспользуемся, однако, трудом Легра для выяснения общей атмосферы того времени, столь отразившейся на образе действий Государя.

Огромный интерес представляют записки швейцарца Петра Жильяра, сначала учителя французского языка, а затем гувернера Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, пробывшего при Дворе тринадцать лет и последовавшего за Царскою семьею в ссылку в Сибирь, а затем и в Екатеринбург. Должность Жильяра ставила его в близость к Императорской семье, недоступную не только для других иностранцев, но и для самых приближенных. Непосредственный круг наблюдений его, разумеется, касался воспитания Цесаревича, но Алексей Николаевич был не только ребенком, но и Наследником престола, а его отец был не только отцом, но и Государем, а потому наблюдения Жильяра далеко выходят за пределы детской. Чтобы понять Жильяра, лучше всего привести выдержку из его вступления к своим запискам.

Жильяр отмечает, что большинство сочинений, появившихся в последнее время об Императоре Николае и его семье — только сборник нелепостей и лжи, самая низкопробная литература, опирающаяся на самую недостойную клевету. «Когда я познакомился, — пишет он, — с некоторыми из этих сочинений, я был возмущен; мое возмущение стало еще больше, когда я с изумлением убедился, что они были с доверием встречены широкой публикой… Я попытался в этой книге представить Императора Николая II и его семью таковыми, какими я их знал, пытаясь оставаться все время беспристрастным, и представить с полною независимостью события, коим я был свидетелем. Быть может, что в моем стремлении к истине я представлю их политическим врагам новое против них оружие, но я имею полную надежду, что из моего рассказа выявится их настоящая личность, так как не престиж их императорского достоинства привлек меня к ним, а благородство их чувств и чудное моральное величие, которое они проявили в постигших их страданиях» [284](С. 7–9).