Петр Белоусов - Царь и Россия

Воздавая должное благородной задаче, возложенной на себя бывшим воспитателем Наследника, следует отметить подвиг, принятый на себя Жильяром, последовавшим за Царской семьей в ссылку, морально ее поддерживавшим, претерпевшим с нею все невзгоды и лишь случайно не разделившим с нею ее трагической участи. Нельзя и не отметить при этом его поразительную скромность: он почти не говорит о себе и даже будто бы и не понимает своего подвига.

К. Паоли занимал в Париже должность особого комиссара, назначавшегося французским правительством для охраны Высочайших особ, приезжавших в Париж.

Такая специальность не могла не развить в господине Паоли исключительной наблюдательности. Его характеристика Государя касается эпохи, значительно предшествовавшей нами рассматриваемой, но она заслуживает внимания потому, во-первых, что в ней упоминается весьма ценное мнение о Государе бывшего президента Французской Республики Лубэ, во-вторых, что в ней заключается анализ почерка Государя, имеющий не только временное значение и, в-третьих, что эта характеристика вполне подтверждается всем последующим. Приведя эту выдержку, к Паоли мы более не вернемся.

«Первое впечатление (дело касается приезда Государя и Императрицы в Париж в 1901 году), которое произвели на меня Царь и Царица, совершенно противоположно тому, которого я ожидал. По фантастическим мероприятиям и таинственности, которую создавали кругом них, невольно слагалось представление о них как о существах серьезных, торжественных, высокопарных, мистических и подозрительных. Внезапно, при первом с ними соприкосновении, это представление изменилось. Пред вами оказались два существа очень между собою близкие, очень простые, очень добрые, весьма озабоченные тем, чтобы понравиться всем и ко всем приноравливающиеся; имеющие, по-видимому, отвращение к официальной торжественности и сожалеющие о бесконечных барьерах, отделяющих их от остального мира. Замечалось, что они охотно были экспансивны, что у них были сердечные порывы, бесконечная деликатность мысли, в особенности по отношению к обездоленным. В смехе глаз Императора чувствовалась свежая и молодая веселость, стесненная необходимостью быть постоянно сдерживаемой; в меланхолии взгляда Императрицы угадывалась драма, тайная драма нежности, всегда встревоженной судьбою, омраченной тяжестью короны, в которой всегда было более терний, нежели роз. И, признаюсь, если я даже буду осужден за это некоторыми лицами, самодержавие, олицетворенное этой молодой четой, которая столь очевидно была бы более счастливой между самоваром и колыбелью, чем между двойными шпалерами штыков, самодержавие, в этом неожиданном виде не заключало в себе ничего удручающего: напротив, в нем была некоторая прелесть.

Я, впрочем, знаю, что вообще о характере Царя создано было ошибочное представление. О нем говорили и говорят еще ныне, что он слаб. Однако по этому поводу я склонен думать, как и господин Лубэ, что „слабость“ Николая II более кажущаяся, чем действительная, и что в нем, как некогда в Наполеоне III, есть „мягкий упрямец“, который обладает весьма определенными идеями, существо, сознающее свою власть, гордое своей славою и своим именем. Графологическое изучение его почерка в этом отношении довольно убедительно. Если прямолинейное горизонтальное наклонение букв его почерка обнаруживает существо нежное, чувствительное и мечтательное, то заметьте, напротив, энергичную и покровительственную гордость его „Н“ (упорство крючка его буквы Н, заканчивающего), творческую силу, указываемую точкою над буквою И (по- французски — i), мощность широкого росчерка, свидетельствующего о прямоте и великодушии».

Наконец, подлежит изучению книга Верстрата «Mes Cahiers Russes». Автор — француз, проживавший долгое время в России [285]. По положению своему директора банка, он соприкасался с обширными кругами, поэтому мемуары его заслуживают внимания. Отношение его к Императору Николаю отрицательное. Мы не будем останавливаться на его характеристиках не потому, что они отрицательны, а потому, что он никогда в личном контакте с Государем не был, а говорит лишь с чужих слов, и каких… Но для характеристики этих характеристик приводим одну:

«Если у Царя нет друзей, то нет и любимых женщин. Ни одна любовница не возымела на него влияния. Он не любил ни женщин, ни одной женщины в отдельности» (С. 28).

Можно ли говорить о том, что он не любил женщину в частности — он, который обожал жену. Можно ли говорить, что женщина не имела на него влияния, когда вся Россия его упрекала в том, что он находился под влиянием Императрицы, и ставить ему, давно уже женатому человеку, в укор, что он не любит женщин вообще! Тем не менее, книга Верстрата имеет серьезный интерес, ибо, несмотря на то, что приводимое в ней местами не отвечает действительности, зато она вполне добросовестно отражает то, как эта действительность представлялась в то время широкой публике. Это не правда, но точное отражение той неправды, основанной на злостной клевете, имевшей, главным образом, в основе сплетню, которая владела обществом того времени. Правда, и Палеолог слушает сплетни, но, во-первых, он сам часто и резко дает им отпор, а, во-вторых, всегда проводит их через критику и большинство их отбрасывает. Палеолог пропускает сплетни через себя, а Верстрат воспринимает их полностью, но можно ли упрекать иностранца в том, в чем было повинно большинство русских!

К такого же рода сочинениям принадлежит и книга Шарля Ривэ «Последний Романов». Несколько выписок из нее будут приведены на своем месте, но для ее характеристики цитируем здесь одну:

«Когда слышался лай в коридорах дворца, то знали, что Маклаков, министр наиболее ответственного министерства в чрезвычайно трудную эпоху, прибыл и докладывает о своем прибытии» (75).

Книга эта, изданная в 1918 году, вышла уже в 88 изданиях… Какое она могла дать представление о России?!

Покончив с разбором материала, нельзя не подчеркнуть того обстоятельства, что чем ближе стояло к Государю наблюдавшее его лицо, тем отзыв о нем благоприятнее. Вот эта цепь: Вильямс в Ставке, Жильяр — гувернер, видевший его в семье, Палеолог, наиболее близкий из послов, потом комиссар Паоли, английский посол Бьюкенен, затем Легра, видевший его всего два раза, Верстрат, не говоривший с ним никогда, но живший в Петрограде, и, наконец Ривэ — иностранный журналист. Луч, исходящий от Царя, был светел; в широкие же слои, преломляясь в призме клеветы и измены, он выходил тусклым. Характерно то предубеждение, которое кто-то создавал против Императорской четы. Сопоставьте то, каковыми a priori представляли себе Императрицу Вильямс и Паоли, с тем, что они увидели на самом деле. Замечательно то, что презумпция и действительность очертаны ими почти в одних и тех же выражениях, а между тем, ведь это люди совершенно разные, принадлежащие к различным национальностям и наблюдения их разделены значительным промежутком времени. Значит, как обширны были силы, чернившие Государя и его Супругу, и как настойчиво они действовали. Вспомните характеристику, сделанную Легра Государю: то, что он видел сам — было хорошо, но кто-то уже успел шепнуть ему о «немилосердии» Государя!