Е. Прудникова - Революция 1917-го в России — как серия заговоров

Марксизм (как и либерализм), в общем исходил из принципов «науки бытия » — классической науки XIX века. Исторический процесс в нём представлялся как череда состояний равновесия . Например, политэкономия, начиная с Адама Смита, прямо брала за основу аналогию с равновесной механистической моделью мира Ньютона. Но бывают периоды, когда наука особое внимание обращает на явления слома равновесий, кризисы, катастрофы, превращение порядка в хаос и зарождение нового порядка. Это — «наука становления ».

Ленин, углубившись во время революции 1905 г. в проблемы кризиса классической научной картины мира, ввел в партийную мысль принципы «науки становления ». В неклассической картине мира исторический процесс представлялся, как срывы и катастрофы, необратимые изменения неравновесных состояний. Мыслители большевиков исходили, говоря современным языком, из представления общественного процесса как перехода «порядок — хаос — порядок » и как большой системы.

В целом, в программе большевиков к 1917 г. присутствовало видение России как большой динамической системы в переходном состоянии и уделялось большое внимание структурному анализу общественных процессов. В отличие от методологии исторического материализма, в этом подходе общественные процессы представлялись как изменяющиеся состояния подвижного равновесия, которое прерывается кризисами. Это заставляло концентрировать внимание на динамике системы и особенно на моментах неустойчивого равновесия и критических явлениях.

Поэтому в период революционных преобразований и присущей им высокой неопределённости ключевые решения руководства партии большевиков были «прозорливыми» — огромное значение придавалось своевременности действия. Это придало новому, советскому государству во главе с партией большевиков необычно высокую динамичность и адаптивность.

Неявное традиционное знание о нестабильности и катастрофах, присущее крестьянскому мировоззрению и отложившееся в русской культуре, в течение двух поколений советских людей весьма нейтрализовало давление механистического детерминизма истмата. Это влияние подкреплялось и важной особенностью русской науки [35] В русской науке тогда очень сильны были те, кто работал в «науке становления» — Д. И. Менделеев, Н. И. Вавилов, школы аэродинамики, горения. После Октября Ленин подключил этот огромный культурный ресурс к творчеству, которое подспудно шло в массах. Вырваться из той ямы, в которой оказалась тогда Россия — почти чудо. Сегодня объективно материальных ресурсов гораздо больше, а веет безысходностью. . Находясь на периферии западного научного сообщества, русские ученые не испытывали той идеологической цензуры механицизма, которая довлела в Европе. Догма равновесности механических систем в западной науке подавляла интерес к нестабильности и неравновесным состояниям.

Важен тот факт, что утопия общинного коммунизма, соединившись в большевизме с рациональной наукой, была воплощена в высокоорганизованную деятельность, сплотившую множество людей, в которых рационализм и социальное творчество соединились со страстью подвижников. Сразу после Октября в эту систему вошло и научно-техническое творчество (в этом ряду соединились такие разные культурные типы, как космист-мистик К. Э. Циолковский и космист-учёный академик С. П. Королёв).

В целом, русский коммунизм изначально стал складываться «интеллектоцентричным» и рациональным. Выработке политических решений были присущи воспринятая от марксизма дисциплина мышления и диалогичность (четкое изложение альтернатив, представленных оппонентами). В методологии большевиков-интеллигентов была историческая компонента, хорошая мера (явное «взвешивание» включаемых в анализ факторов), привлечение традиционного знания и контроль здравого смысла.

Наука была положена в основу партийной идеологии . Нормы рационального рассуждения задали уже тексты Ленина, из которых тщательно изгонялись мифы и фантазии. Наше национальное несчастье в том, что ненавидеть стали даже не столько Ленина-политика, сколько ленинский тип мышления и мировоззрения. Этот тип мышления нам нужен позарез, но если вокруг разлита ненависть, он не появится.

Конечно, именно Ленин сделал главную работу по созданию и продвижению методологической системы русского коммунизма. Но так же очевидно, что без того культурного контекста, в котором выросли будущие большевики, и без того конфликтного жизненного опыта, который стал механизмом отбора людей, собравшихся в этой общности, методологические разработки Ленина не были бы восприняты, доработаны и внедрены в повседневную практику мысли, слова и дела массового политического движения. Говоря о Ленине, будем это иметь в виду.

Прежде всего, Ленин — мыслитель, конструктор будущего и виртуозный политик. В каждом плане у него есть чему учиться, он был творец-технолог, мастер.

Он создавал прочные мыслительные конструкции и потому был свободен от доктринёрства. Он брал главные, массивные процессы и явления, взвешивал их верными гирями. Анализируя в уме свои модели, он так быстро «проигрывал» множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Он не влюблялся в свои идеи и доводил сканирование реальности до отыскания всех скрытых ресурсов. Поэтому главные решения Ленина были нетривиальными и поначалу вызывали сопротивление партийной верхушки, но находили поддержку снизу.

Ленин умел работать с неопределенностью , препарировал ее, взвешивал риски. Предвидения Ленина сбывались с высокой точностью (в отличие от пророчеств Маркса о пролетарской революции на Западе). Читая рабочие материалы Ленина, приходишь к выводу, что дело тут не в даре прорицания, а в методе работы и в типе мыслительных моделей. Он остро чувствовал пороговые явления и кооперативные эффекты. Исходя из трезвой оценки динамики настоящего, он «проектировал» будущее и в моменты острой нестабильности подталкивал события в нужный коридор. В овладении этим интеллектуальным арсеналом он обогнал время почти на целый век.

Так, в анализе динамики процессов после Февраля 1917 г. он учитывал тот факт, что силы, пришедшие к власти в результате революции, если их не свергают достаточно быстро, успевают произвести перераспределение собственности, кадровые перестановки и обновление власти. В результате новая власть получает кредит доверия и уже через короткий промежуток времени контратака сходу оказывается невозможной, а значит, изменить тип развития будет стоить многих жертв. Исходя из этого, Ленин точно определил тот короткий временной промежуток, когда можно было отодвинуть буржуазное правительство почти без крови. Это надо было сделать на волне самой Февральской революции, пока не сложился новый государственный порядок, пока всё было на распутье и люди находились в ситуации выбора, но когда уже угасли надежды на то, что Февраль ответит на чаяния подавляющего большинства — крестьян. В этом смысле Октябрьская революция была тесно связана с Февральской и стала великим достижением революционной мысли.