Алексей Тепляков - Опричники Сталина

Обычно те, кто хорошо разоблачал «врагов», могли спать спокойно. Так, начальник Асиновского райотдела НКВД И. Т. Ягодкин за 1933–1935 гг. «вскрыл и ликвидировал» три повстанческие организации с числом участников 88 чел., четыре бандгруппы, «ряд хищнических и саботажнических групп». В 1935 г. его за вскрытие контрреволюционных организаций наградили месячным окладом и благодарностью от УНКВД. А в январе 1936 г. бюро райкома партии дало Ягодкину строгий выговор, вывело его из членов бюро и попросило краевые власти снять чекиста с работы «за огульное обвинение всего сельского районного партактива» в потворстве кулакам и неправильное информирование краевого руководства об обстановке в районе. Но Ягодкин, прикрытый своими прежними успехами и наградами, ещё год оставался на прежнем месте [193].

В 1939 г. в письме Берии заключённый археолог К. Э. Гриневич (сделавший себе научное имя раскопками Херсонеса) писал о нелепых обвинениях, предъявленных ему одним из видных работников СПО Г. Д. Погодаевым. Арестованный в апреле 1935 г. как участник новосибирской «фашистской группы» ссыльных питерских интеллигентов (они собирались для игры в преферанс и занятий спиритизмом) Гриневич сначала проходил как террорист. Археолог вспоминал, что «Погодаев во время следствия обвинял меня даже в том, будто я проносил в штиблете бомбу в здание Крайисполкома».

Бывало, что даже очевидный кретинизм и городских, и сельских оперативников не вызывал в Новосибирске раздражения. Так, осенью 1935 г. заготовитель сельпо в с. Бородавкино Искитимского района Иосиф Гончаров под диктовку замначальника политотдела по работе НКВД совхоза «Ворошиловец» А. А. Супрунюка записал следующую невероятную историю. Якобы к нему подошёл незнакомый человек (оказавшийся трактористом М. Евграфовым) и сообщил, что он на самом деле сын крупного кожзаводчика Скворцова, скрывается под чужой фамилией и вербует народ в повстанческую «Партию по борьбе с коммунистической зависимостью», у которой-де в Новосибирске есть «центральный секретарь». И к весне 1936 г. должен завербовать не менее 500 (!) человек.

Арестованный Евграфов признал, что говорил только насчёт Троцкого и его высылки — дескать, коммунисты выслали Троцкого из страха — но остальное отрицал. Подумав хорошенько, чекисты И. Гончарова на суд свидетелем не послали (возможно, не желая «светить» осведомителя) и вышеописанный эпизод не вошёл в обвинение. В результате тракторист Евграфов отделался тремя годами за «клевету на советскую власть» [194].

Периферийные чекисты, изнемогая в борьбе с врагами народа и не находя, как им казалось, поддержки в Новосибирске, подчас прибегали к помощи местных властей. Михаил Кострюков в марте 1937 г. жаловался на бывшее краевое начальство: дескать, двумя годами ранее, будучи оперативником Мариинского райотдела НКВД, «я без санкции края арестовал одного фигуранта, проходящего по разработке. Он признался в том, что является участником контрреволюционной организации. Его затребовал край к себе, допрашивали там, а потом освободили. Ещё факт. В колхозе им. Гамарника существовавшая там контрреволюционная группа почти с оружием в руках оказала сопротивление правлению колхоза. Я прошу край дать санкцию [на арест]… два раза об этом запрашиваю — молчат. Обращаюсь к райпрокурору. Он даёт санкцию только на двух человек. Я нарушил чекистскую этику, обругал райпрокурора матом, пошёл к секретарю райкома и от него получил санкцию на арест участников».

Неизвестно, доходили ли до Василия Абрамовича все сведения о том, каким образом на местах лепили дела. Надо полагать, он неплохо знал, что делалось в крае и, если у подчинённых всё выходило шито-крыто или, по крайней мере, не получало ненужной огласки, считал провокацию в порядке вещей [195].

Возникавшие внутри самого аппарата дела на следователей, явно нарушавших «социалистическую законность», Каруцкий старался гасить. Когда чекисты в конце 1935 г. через своего агента узнали, что на видных работников СПО Г. Д. Погодаева и Р. Н. Волова готовится жалоба арестованных Б. Ф. Белышева и К. Э. Гриневича из-за вымогательства признаний и доведения одной из привлечённых к делу до психического расстройства, следователи аппарата особоуполномоченного сделали всё, чтобы затянуть расследование. Полтора года спустя они пришли к выводу, что жалобы — это провокация самих арестованных, которые специально сговорились на этот счёт, дабы скомпрометировать следствие. Чекисты остались безнаказанными.

Тех, кого можно было заподозрить в желании саботировать борьбу с врагами, при Каруцком преследовали весьма жестоко. 29-летний курсант оперкурсов УНКВД ЗСК в Новосибирске И. Г. Гуль пытался в 1935 г. получить освобождение от учёбы как больной туберкулёзом, но в итоге был исключён из партии как саботажник и осуждён на два с половиной года принудработ «за симуляцию в учёбе и разлагательскую работу среди слушателей» [196]. Заместитель Каруцкого М. А. Волков-Вайнер в своём приказе от 25 июня 1935 г. критиковал начальника Венгеровского райотдела НКВД Д. И. Надеева и трёх местных заместителей начальников политотделов совхозов по оперработе за плохую постановку агентурного осведомления в районе, угрожая чекистам военным трибуналом в том случае, если они не перестроят работы, а также допустят расхищение социалистической собственности и контрреволюционный саботаж в колхозах, совхозах и единоличном секторе [197].

Да и к пьяницам вечно нетрезвый Каруцкий бывал суров: недавнего чекиста Георгия Байскова, переквалифицировавшегося в райпрокуроры и «выступавшего в пьяном виде на выездных сессиях в качестве гособвинителя», лично просил привлечь к уголовной ответственности, обращаясь с этим предложением в крайком партии. Те же чекисты, кто осмеливался распускать язык, отправлялись в лагеря: например, фельдъегерь Ленинск-Кузнецкого горотдела НКВД Г. К. Варнавский в январе 1936 г. получил три года за то, что «во время переноски бюста Сталина допустил к[онтр]-р[еволюционное] выражение» [198].

При Каруцком в апреле 1936 г. арестовали крупного большевика-оппозиционера Николая Муралова (бывшего командующего Московским военным округом, работавшего в Сибири начальником сельхозотдела треста «Кузбассуголь»), а в июне — старейшего коммуниста Сибири, историка-архивиста и публициста Вениамина Вегмана — якобы за былые троцкистские симпатии. Немаловажно, что Каруцкий до поры до времени хорошо относился к участнику партийно-чекистских застолий Вегману, да и Эйхе долго защищал старого большевика, входившего в состав бюро крайкома, но приказ арестовать Вегмана пришёл из Москвы. Он основывался на очень невыразительных материалах, которые смогли к 1936 г. «нарыть» новосибирские чекисты.