Алексей Тепляков - Опричники Сталина

А 20 апреля 1938 г. Василий Каруцкий получил должность начальника Московского облуправления НКВД, что стало венцом его карьеры. Он сменил прежнего начальника УНКВД Л. М. Заковского, при котором репрессии достигли пика. За недолгий период пребывания в этой должности Каруцкий, разумеется, не мог избежать участия в заседаниях пресловутой тройки УНКВД. Однако любые успехи в истреблении невинных людей не давали гарантий выживания. Вряд ли заматерелого чекиста отпускала боязнь разделить участь многих своих знакомцев, не менее заслуженных, но уже исчезнувших в подвалах Лубянки. Бывшие его заместители Залпетер и Вейзагер тоже были арестованы и, как мог догадаться Василий Абрамович, давали показания, угодные следствию… Вейзагер был расстрелян 9 мая 1938 г. Знал ли об этом работавший в Москве Каруцкий?

О психологическом состоянии высших руководителей НКВД в период террора наглядно свидетельствует эпизод с пьяной ссорой Каруцкого и ежовского заместителя Леонида Заковского. Однажды весной они засиделись на даче Фриновского, и его сын утром услышал перебранку: «Каруцкий называл Заковского изменником и шпионом и говорил о том, что он скоро будет арестован. Заковский, в свою очередь, называл Каруцкого предателем и заявил, что если он и будет арестован, то только после Каруцкого». Однако ежовский зам ошибся, поскольку за ним пришли в ночь на 30 апреля 1938 г [208].

Неизвестно, насколько порадовала Каруцкого расправа над Заковским, чьё кресло он сразу занял. И, само собой, старый чекист не знал, что в одном из доносов именовался «старым колчаковцем» — кое-кто из «друзей» вспомнил мобилизацию 1919 г. и официально десятинедельное пребывание Каруцкого в музыкальной команде Белой армии. Но догадывался о многом. К тому же заместитель Ежова Лев Бельский в апреле 1938 г. утратил своё высокое положение, будучи переведённым в НКПС. Матвей Берман, некоторое время работавший заместителем у Ежова, ещё раньше был переведён на должность наркома связи СССР. В чаду террора Каруцкий почувствовал себя очевидным и скорым кандидатом на арест. Проведя всего три недели в кресле начальника Московского облУНКВД, Каруцкий поторопился поставить точку, не дожидаясь прямого приглашения на казнь.

Враждебно настроенная к Каруцкому Агнесса Миронова, вращавшаяся в высоких правительственных сферах и хорошо информированная, вспоминала, что начальник управления стрелял в себя после крутого застолья. Иную версию даёт Михаил Шрейдер, которому вдова видного разведчика-чекиста А. П. Невского рассказывала, что была с мужем у Каруцкого за несколько часов до самоубийства и не заметила ничего настораживающего: были ужин, обсуждение новостей, покер; засиделись допоздна и Василий Абрамович всё уговаривал гостей не уходить… [209]

Шрейдер от кого-то слышал, что Каруцкий перед смертью якобы отправил в ЦК ВКП (б) письмо с протестом против недопустимых методов, практикуемых в НКВД, но эта версия выглядит сомнительно, совершенно не согласуясь с хорошим карьерным ростом комиссара госбезопасности в 1937–1938 гг 82. В ночь на 13 мая 1938 г. Каруцкий попытался покончить с собой, но выстрелил не совсем точно. Начальника управления НКВД увезли в Боткинскую больницу, где он и скончался несколько часов спустя, обрадовав бдительных коллег-доносчиков и заставив насторожиться многих других.

С именем комиссара госбезопасности Сергея Миронова связано множество кровавых тайн нашей и зарубежной истории, далеко не полностью раскопанных историками. Это была весьма и весьма примечательная личность, рассказать о которой могут не только ещё недавно секретные документы, но и интереснейшие воспоминания, записанные Мирой Яковенко за вдовой Миронова Агнессой Ивановной. Эта яркая и памятливая женщина передала в своих рассказах множество черточек того страшного времени, на которое пришлась ее беззаботная молодость.

Агнесса Аргиропуло и ее сестра были первыми красавицами в Майкопе. Их отец, потомок грека, перебравшегося в Россию из Турции, нашел себе невесту в Барнауле и увёз на юг. Юность Агнессы пришлась на гражданскую войну. Старшая сестра вышла замуж за белого офицера, вскоре расстрелянного большевиками, а младшая, Агнесса, — за чекиста-пограничника, сына священника.

Несколько лет спустя, живя в Ростове, она встретила другого чекиста, бравого красавца Миронова, который в свободное время растолковывал жёнам начсостава политграмоту, и через некоторое время закрутила с ним тайный, но бурный роман. Она специально зубрила абсолютно не интересовавший её марксизм, чтобы произвести впечатление на симпатичного преподавателя, обладателя необыкновенно пушистых ресниц.

Миронов, к тому времени женатый на энергичной боевой подруге, умевшей лихо гарцевать верхом, не устоял перед чарами нежной Агнессы. Любовь оказалась сильней всего, что могло разделять их. Она называла его Мирошей, он её — Агой. Человек ортодоксальный и уверенный в правильности всего, что делалось тогда, Миронов как-то на полушутливый вопрос возлюбленной: «А что, если бы вдруг я оказалась белогвардейкой или шпионкой?», твердо ответил: «Расстрелял бы», но, увидев её ошеломлённые слезы, добавил: «А потом бы застрелился сам»… Шесть лет они встречались тайком, но Миронова в 1931 г. перевели в Казахстан, и он уговорил Агнессу бросить мужа и ехать с ним [210].

По настоящему Сергея Наумовича Миронова звали Мирон Иосифович Король. Уроженец Киева, он был в детстве большим сорванцом и заводилой, но благодаря недюжинным способностям блестяще окончил училище и, преодолев процентную норму для евреев, смог поступить в Киевский коммерческий институт. Когда началась первая мировая война, он распрощался с карьерой будущего юриста и ушел добровольцем на фронт. Способный и храбрый артиллерист, он смог к 1917 г. дослужиться из рядовых до прапорщика, потом демобилизовался и пытался продолжить образование, но тут забушевала гражданская война.

Миронов выбрал сторону большевиков, обещавших социальное и национальное равноправие. Он партизанил, болел тифом, потом воевал в Красной Армии, весной 1920-го вновь угодил в госпиталь — уже с возвратным тифом. Много лет спустя он рассказывал новосибирским чекистам, как услышал от бредящего соседа по больничной палате, что тот — не только красный командир, но и польский шпион. Поведав об этом комиссару госпиталя, Миронов встретился с работником особого отдела, который «по всем правилам меня завербовал».

Как хвастливо вспоминал в 1937-м главный сибирский чекист, рассказывая биографию сотрудникам управления на партсобрании, «я получил от умирающего шпиона-разведчика явки, пошёл по этим явкам и в результате была вскрыта большая польско-германская контрреволюционная шпионская организация» [211]. Такова его версия относительно приобщения к миру разведки и контрразведки. Миронов быстро вырос по своей новой службе, и когда 12-я армия под натиском Пилсудского отступила из Польши, был оставлен на польской территории «для тыловой диверсии». Вернувшись в Киев, он (если верить словам самого Миронова) в конце 1920 г. вскрыл в Киеве ещё одну польскую разведсеть и получил ответственный пост в Особом отделе Первой конной армии, которой командовал Семён Будённый. Польская разведывательная сеть на Украине действительно была серьёзной, а ее разгром — очевидным успехом советской контрразведки, но чекисты постарались изо всех сил раздуть её масштабы, отчитавшись о тысячах выявленных шпионов.