Коллектив авторов История - Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Итак, солдаты во время военных действий вместо приказа получили… тему для митинга… И митинг открылся, когда мы ушли…

К концу речи последнего оратора из Главного штаба пришел Кишкин.

— Я получил ультиматум от Военно-революционного комитета. Пойдем обсудим, — сказал он.

К этому времени мы уже покинули помещения, выходившие на Неву, и перешли в один из внутренних покоев Зимнего дворца. Кто-то сказал, что это бывший кабинет Николая II. Не знаю, так ли это. Кто-то сказал, что занимал это помещение после революции генерал Левицкий. Тоже не знаю — верно ли.

Вход в это помещение был из залы-коридора через комнату, значительно меньшую.

Рядом с кабинетом была другая комната, без выхода. В ней был телефон.

И кабинет и смежная комната были больших размеров. В очень больших частных квартирах, в особняках, таких размеров бывают только залы.

Окнами кабинет выходил в один из дворов.

— Раз мы решили здесь остаться, — сказал адмирал Вердеревский, когда начало темнеть, — надо перейти в какое-нибудь внутреннее помещение. Здесь мы под обстрелом.

Мы и перешли сюда. Посредине комнаты стоял большой круглый стол. Мы расположились вокруг него.

Кишкин огласил ультиматум. В нем было заявлено требование сдаться в течение двадцати минут, — иначе, по прошествии этого срока, будет открыт огонь с «Авроры» и Петропавловской крепости.

— Прошло уже более получаса, как я получил эту бумажку, — сказал Кишкин.

Беседа была очень коротка.

Было решено ничего не отвечать на этот ультиматум. Может быть, это простая угроза Может быть, даже она указывает на их бессилие… У нас так мало защитников и настроение большинства из них таково, что и без артиллерийских орудий взять нас нетрудно… А что если переменилось настроение? И мы уступим словесной угрозе тогда, когда успех их еще не обеспечен, а может быть, и не будет достигнут? Предположение мало вероятное, но момент во всяком случае для сдачи еще не наступил.

Парламентер, доставивший ультиматум, был отпущен с объявлением, что никакого ответа не будет.

Кишкин собрался идти в Главный штаб, но было доложено, что штаб занят большевиками. Занят совсем, просто: никакого сражения не было… Я вспомнил свой приезд утром в штаб… Настроение складывалось определенное…

Стрелка часов перешла за восемь часов…

Мы загасили верхний свет. Только на письменном столе у окна светила электрическая настольная лампа, загороженная газетным листом от окна. В комнате был полусвет… Тишина… Короткие, негромкие фразы коротких бесед…

Смежная комната без выхода была в темноте. Телефон стоял там на столе у самого выхода из комнаты, в которой мы находились. Он единственный работал до двух часов ночи — до самого нашего ареста.

В комнате, ведущей в коридор, помещался караул.

В течение дня изредка раздавались одиночные выстрелы.

Теперь они начали слышаться чаще, — в одиночку и по нескольку сразу.

Нам докладывали, что наша стража, охранявшая дворец, только отвечала на выстрелы или стреляла, когда на дворец надвигались большевики… Стреляли в воздух. И этого пока оказывалось достаточно: толпа отступала.

— Только бы додержаться до утра, а там нас выручат! — сказал кто-то. Придут войска с Керенским!

Не было живого ожидания утра, в войска, которые «придут», верилось плохо… Время медленно проползло от утра через день к вечеру и медленно подползло к ночи в настороженной тишине, окруженной тревожными шумами…

Раздался пушечный выстрел. Один, потом сейчас же другой…

— Мы или в нас? — спросил я адмирала Вердеревского, который прогуливался по комнате, засунув, как всегда, руки в карманы брюк.

— Мы, — ответил он.

— Куда? и зачем?

Он передернул плечами и ничего не ответил сначала.

— Вероятно, в воздух, — ответил, подумав, — для острастки.

Вошел Пальчинский и доложил: толпа напирала и с площади и с набережной, даны выстрелы из пушки в воздух, толпа отхлынула… Стрелка часов переползла за девять…

Кто сидел, кто лежал, — некоторые ходили, беззвучно ступая по мягкому ковру во всю комнату.

Терещенко курил одну папиросу за другой и, то ускоряя, то замедляя шаги, быстро ходил то в одном, то в другом направлении, и лицо его постоянно меняло выражение, а глаза то потухали, то вспыхивали. О чем-то сосредоточенно думал, или воспоминания непрерывной чередой проходили в голове и меняли выражение лица.

Я прилег на полукруглом диване, положив пальто под голову, а рядом полулежал в кресле, положив ноги на мягкий стул, генерал Маниковский.

Из соседней комнаты от времени до времени слышался разговор по телефону. Разговаривали Кишкин, Вердеревский, Маслов, Ливеровский и другие.

Пальчинский то входил, то выходил, делая те или иные незначительные сообщения. Всегда бодрый, всегда заканчивая свои сообщения уверенностью, что до утра мы продержимся.

Никитин ушел в кабинет министра-председателя и оттуда разговаривал по телефону.

Доложили, что генерал Духонин сообщил, что к утру придут самокатчики и казаки. Не помню, сколько…

Ружейные и пулеметные выстрелы стали учащаться. Изредка слышались пушечные…

Раздался звук, хотя и заглушенный, но ясно отличавшийся от всех других.

— Это что? — спросил кто-то.

— Это с «Авроры», — ответил Вердеревский. Лицо у него осталось таким же спокойным.

Минут двадцать спустя вошел Пальчинский и принес стакан от разорвавшегося снаряда, который залетел, пробив стену, в Зимний дворец.

Вердеревский осмотрел его и, поставив на стол, сказал:

— С «Авроры».

Стакан был поврежден в такой форме, что мог служить пепельницей.

— Пепельница на стол нашим преемникам, — сказал кто-то…

Нам доложили, что Городская дума от лица всех партий посылает депутатов на «Аврору», чтобы уговорить команду не стрелять, и кроме того, гласные разных партий в большое числе, человек 300, пойдут к нам. Впереди будет идти Прокопович с двумя фонарями. Надо предупредить стражу, чтобы они были допущены во дворец.

Кто это сообщил — не помню.

Дали знать охране…

Вошел Пальчинский, доложил: казаки желают побеседовать с Временным правительством, пришли два офицера, один из них командир.

Просили войти.

Вошел казачий полковник, кажется. С ним еще офицер.

Спрашивают, чего хочет Временное правительство.

Говорили Кишкин и Коновалов. Мы стояли вокруг. Изредка то тот, то другой вставлял свое слово.

Говорили то же, что юнкерам.

Полковник слушал, то поднимая, то опуская голову. Задал несколько вопросов. К концу поднял голову. Из учтивости дослушал.

Ничего не сказал. Вздохнул, и оба ушли, — ушли, мне казалось, с недоумением в глазах… А может быть, с готовым решением…

Вошел Пальчинский, доложил: казаки покинули дворец, ушли, говорят — не знают, что им тут делать.