Николай Полевой - История русского народа

Так представлялся Полевому ход русской истории. И если Карамзин рассматривал самодержавное государство как нечто раз и навсегда данное, Полевой достаточно последовательно проводил мысль о прогрессивном, поступательном разбитии общества, высказав ряд интересных мыслей, нашедших позже свое разбитие в нашей науке.

Выводы и обобщения Полевого-историка свидетельствуют о прогрессивном подходе к методологии истории, к определению задач историй. Его идеи о единстве мирового исторического процесса, закономерности его развития, внутренней связи прозвучали новым словом.

«История русского народа», не являвшаяся читателю почти 170 лет, снова перед нами.

В то время, когда образованность и просвещение соединяют все народы союзом дружбы, основанной на высшем созерцании жребия человечества, когда высокие помышления, плоды философских наблюдений и великие истины прошедшего и настоящего составляют общее наследие различных народов и быстро разделяются между обитателями отдаленных одна от другой стран, я осмеливаюсь Вам, первому историку нашего века, посвятить опыт трудов моих на том поприще, по которому Вы подвизаетесь с такою славою.

История России была уже обрабатываема многими русскими и иностранными, писателями. Имя нашего Карамзина Вам известно. Разделяя с моими соотечественниками справедливое уважение к труду знаменитого соотчича, я не поколебался, однако ж, писать историю России после него и посвятить этому предприятию несколько лет. Мое повествование начинается происхождением русского народа и заключается царствованием императора Николая. Таким образом, оно представляет картину начала, развития и нынешнего состояния России, сего необыкновенного явления в мире человечества, и если не иметь других достоинств, то, по крайней мере, есть полное, доведенное до нашего времени Жизнеописание русского народа, чего доныне не было сделано: все труды занимавшихся Русскою Историей были или неполны и не закончены, или не доведены до времен новейших.

Утвердительно скажу, что я верно изобразил историю России, столь верно, сколько отношения мне позволяли. Я знал подробности событий и чувствовал их, как русский; был беспристрастен, как гражданин мира. Кому же другому, кроме Вас, могу я посвятить сочинение, в котором с таким направлением изображается политическая и нравственная жизнь исполинского царства, картину, хотя и неискусною рукою начертанную? При всех недостатках она достойна Вашего взора, и труд мой, с именем Вашим, останется в памяти других. Довольно для меня, если скажут, что историк русского народа знал величие гения Нибурова, и Нибур не почел недостойным своего имени почтительное приношение русского историка. Люди, подобные Вам, принадлежат векам и народам, и каждый – предмет для наблюдательных умов их.

Пусть приношение мое покажет Вам, что в России столь же умеют ценить и почитать Вас, как и в других просвещенных странах мира.

Скандинавский полуостров был известен древним по слухам недостаточным и неверным. Составляя собою далекую, северную оконечность европейского материка, заслоненный дикой Германией и отделенный морями, он не испытывал власти римлян и, по естественному состоянию своему и положению, не мог обольстить и привлечь варваров, в первые века христианства ринувшихся в Европу из степей Азии, устремившихся на обольстительный Юг, смешавшихся с обитателями Европы и разбивших исполинское создание Древнего мира, Римскую империю. Но в то время, когда из сего разрушенного колосса начали образовываться в Европе новые народы и государства, обитатели Скандинавии явились на свет Европейской Истории. Их появление было ознаменовано важными последствиями, имевшими влияние на всю политическую систему новой Европы; их история соединяется с историей всех новых государств европейских; ими начинается История русского народа.

Скандинавия, простираясь от Полярного северного круга до 56° с. ш., из всей северной, низкой части Европы являет собой отдельную систему гор, простирающихся по обширному пространству полуострова, который примыкает к материку Европы широким перешейком от Северного океана до Ботнического залива. Сие протяжение земли омывается с одной стороны Балтийским морем, с другой Северным, или Немецким, морем и океаном и испещрено озерами и реками. Длинные, излучистые заливы тянутся внутрь земли от морских берегов, утесистых, обложенных песчаными отмелями. Мрачные леса берез и сосен растут вокруг озер и рек. Суровый климат тяготеет над всем Скандинавским полуостровом; природа угрюма и неприветлива. Глубокие снега покрывают там леса и долины зимою; лето бывает короткое. Чем далее к северу, тем более исчезает жизнь природы; люди слабеют умственными и телесными способностями, и там, где льды и снега греют землю большую часть года, живет человек с умом притуплённым, малорослый и бесчувственный. Но в южной и средней части полуострова жители мощны, крепки, суровы, как природа их окружающая; дики, как леса ими обитаемые; неукротимы в страстях своих, как снежные потоки, наводняющие весною их озера и реки, как жаркое, кратковременное лето Скандинавии, в течение которого солнце почти не сходит с небосклона.

Жители Скандинавского полуострова были одного рода с обитателями противолежащих берегов Германии. Вероятно, война и междоусобие загнали толпы их на север, через Ютландский (Датский) полуостров, и заставили отделиться от своих родичей во времена, неведомые истории. В лесах скандинавских расселились потомки германских пришельцев, обрабатывали неблагодарную почву, били зверей на одежды, ловили рыбу для пропитания и гордились волею необузданною. Личная свобода человека там была чувствуема еще сильнее, нежели в Германии. Каждое семейство почитало себя независимым от другого. Храбрейший звероловец принимал начальство, когда одна толпа собиралась на другую: мстить кровью за пролитую кровь, разбоем за отнятие добычи и личное оскорбление. Обида требовала неизменного мщения, кровь крови, по мнению скандинавов. Сечи их были смертельны; с окончанием битвы прекращалась подчиненность: все садились за один стол с вождем; рог, наполненный пивом или медом, переходил из рук в руки; слезы и клики радости смешивались с нестройным песнопением скальда, воспевавшего победу, воспламенявшего на новую битву. Дикая поэзия согревала душу скандинава. Он пел, идя в битву, пел, торжествуя победу, пел, умирая на поле битвы, и поэтическая, облеченная восточными символами и северными тучами религия усиливала врожденную склонность его к независимости и презрению смерти, яркими чертами рисуя для скандинавов будущую жизнь, где павшему в битве обещаны были в награду вечное наслаждение пивом и медом, непрерывные битвы, вечная охота за бессмертными зверями.