Александр Стыкалин - Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе

В отделе культуры ЦК КПСС сочли неубедительными объяснения именитого писателя. Причем его венгерское выступление было поставлено в ряд других его выступлений перед зарубежными писателями и деятелями культуры – недостатка в информации в аппарате ЦК, конечно, не было [550].

Впервые оказавшись в Париже еще в декабре 1908 года 17-летним юношей, Эренбург подолгу жил и много раз бывал во Франции все последующие десятилетия. Он прекрасно владел французским языком и имел, как известно, широкие связи в творческой среде, а потому еще с 1930-х годов активно использовался сталинским руководством для установления и поддержания контактов СССР с левыми интеллектуалами Франции и некоторых других стран [551]. Он был одним из очень немногих советских писателей, кому даже в самый разгар холодной войны, в начале 1950-х годов, разрешалось по нескольку раз в год выезжать за границу [552]. После смерти Сталина и ареста Берии атмосфера страха в советском обществе немного рассеялась и, выезжая в Париж, Эренбург стал позволять себе несколько больше в критике неприемлемых для него явлений советской культурной жизни. В уже упомянутой записке отдела культуры ЦК от 4 января 1956 года говорилось о том, что, выступая в мае 1954 года в Национальном комитете писателей Франции в Париже, «он также утрированно характеризовал советские романы на производственную тему (в Будапеште Эренбург повторил и еще более едко заострил свои суждения), нигилистически отзывался о советской критике и литературе, не указал никаких ее положительных и поучительных сторон» [553]. В октябре 1955 года, встречаясь в Москве с известным мексиканским художником Давидом А. Сикейросом, писатель говорил, что испытывает усталость от пропагандистского искусства. В отделе культуры ЦК КПСС сложилось мнение о том, что «Эренбург не скрывает свою приверженность к современному буржуазному декадентскому и формалистическому искусству». Войдя в начале 1955 года в редколлегию только что созданного журнала «Иностранная литература», он, как отмечалось в записке от 4 января 1956 года, «старался навязать редколлегии журнала свои взгляды и добиться соответственного заполнения страниц журнала». Так, он выражал «безграничные восторги» по поводу «натуралистической и бескрылой», с точки зрения советских партийных функционеров, повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» (по мнению Эренбурга, в ней «даже слабые места выше тех средних вещей, которые печатаются в [советских] журналах»). Как настоящих писателей Эренбург рекомендовал Уильяма Фолкнера, творчество которого в агитпропе ЦК считали «крайне формалистичным и мрачным», Франсуа Мориака, в котором видели «реакционного католического писателя». В то же время он с пренебрежением отозвался о насквозь политизированных романах редактора «L’Humanite» Андре Стиля, назвал «бездарной и гнусной» пьесу Роже Вайяна «Полковник Фостер признает себя виновным» о войне в Корее. Нелицеприятную оценку Эренбург дал также современному состоянию литератур в странах «народной демократии» [554]. В знак несогласия с линией журнала, не соответствующей его эстетическим пристрастиям, писатель вышел из состава редколлегии «Иностранной литературы», что было исключительным явлением в те времена и было однозначно воспринято как фронда [555]. С журналом он, впрочем, продолжал сотрудничать. Одна из его статей, «Уроки Стендаля» (№ 6, 1957), стала в августе 1957 года предметом нового разбирательства в аппарате ЦК [556]. Слишком независимое поведение Эренбурга вызывало такое раздражение в верхах, поскольку его личные суждения зачастую воспринимались зарубежными деятелями культуры как «мнение доверенного представителя советской литературы» [557]и тем самым, по глубокому убеждению сотрудников отдела культуры ЦК, были «способны наносить ущерб влиянию советской литературы и советской эстетической мысли на развитие литературы и искусства за рубежом» [558]. В записке от 4 января 1956 года было признано целесообразным «пригласить т. Эренбурга в ЦК КПСС и обратить его внимание на непозволительность высказывания им в беседах с зарубежными деятелями литературы и искусства взглядов, несовместимых с нашей идеологией и политикой партии в области литературы и искусства» [559]. Такая беседа состоялась [560], но не имела никакого эффекта, ибо слишком «вольные» выступления Эренбурга перед зарубежной публикой происходили и позже, из года в год. Особое недовольство в верхах вызвало его выступление в Японии весной 1957 года [561]. Как явствует из рабочей записи заседания Президиума ЦК КПСС от 2 января 1963 года, высшее партийное руководство даже приняло неформальное, не зафиксированное соответствующим протоколом, решение «на будущее ограничить поездки Эренбурга» за границу [562]. Это решение, кстати, не первое в своем роде [563], не было в то же время строгим – Эренбург продолжал систематически выезжать за рубеж, в том числе во Францию и Италию, вплоть до резкого ухудшения здоровья незадолго до смерти в 1967 году [564].

Надо сказать, что в течение 1963 года вопрос об Эренбурге неоднократно рассматривался на Президиуме ЦК КПСС, прежде всего в связи с публикацией в журнале «Новый мир», хотя и со значительными купюрами, его нашумевших мемуаров «Люди, годы, жизнь», имевших большой читательский отклик [565]. В ЦК КПСС не были довольны этими мемуарами, считая, что автор не придерживался «классового подхода», допускал «политически сомнительные и ошибочные формулировки» [566]. Это касалось оценок не только некоторых исторических фактов (например, советско-германского сближения 1939 года), но и отдельных персоналий – как политиков, так и деятелей культуры. Не нравилось, в частности, что значительное внимание в книге уделялось писателям, чье творчество считалось «чуждым советскому читателю». 8 марта 1963 года на встрече с творческой интеллигенцией

Н. С. Хрущев говорил: «Когда читаешь мемуары И. Г. Эренбурга, то обращаешь внимание на то, что он всё изображает в мрачных тонах». Позиция писателя казалась первому секретарю ЦК КПСС тем более неприемлемой, что «сам тов. Эренбург в период культа личности не подвергался гонениям или ограничениям» [567]. На другой встрече лидеров партии с творческой интеллигенцией, проходившей в те же дни, еще более резко выступил секретарь ЦК КПСС по идеологии Л. Ильичев, обвинивший И. Эренбурга в лицемерии: восхвалял в свое время Сталина при том, что сомневался в его достоинствах, тогда как другие писатели делали то же самое более искренне [568]. Эренбургу доставалось и как покровителю «анархиствующей» литературной молодежи, апологету «безыдейных» течений, стороннику «чрезмерного» либерализма в литературной жизни.

Писателю было предложено внести принципиальные исправления в готовившееся книжное издание новой части мемуаров, но он упорно отказывался это сделать [569]. Насколько можно судить по доступным документам, в последний раз Президиум ЦК КПСС рассматривал вопрос о нецелесообразности публикации очередной книги мемуаров Эренбурга в виде отдельного тома 17 сентября 1964 года, т. е. за месяц до отстранения Хрущева [570]. При этом следует заметить, что отношения Эренбурга с Хрущевым не были однозначными и стабильными, они имели свои «приливы» и «отливы». Отчасти это объяснялось субъективными причинами, ведь в отношениях Хрущева с интеллигенцией многое зависело от его переменчивого настроения. Но в некоторой мере это было связано с определенными волнами в культурной политике и – в более общем плане – с приливами и откатами в процессе десталинизации. Достаточно напомнить о вещах общеизвестных: антисталинских решениях XXII съезда КПСС осенью 1961 года, о разрешении на публикацию в 1962 году произведения А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», а с другой стороны, о яростных нападках Хрущева на организаторов выставки современного искусства в декабре того же 1962 года и других попытках грубо «одернуть» творческую интеллигенцию, стремившуюся к расширению свободы самовыражения. Согласно одному из свидетельств, летом 1963 года первый секретарь ЦК, пребывавший в благодушном настроении, во время беседы, проходившей в неформальной обстановке, заверил писателя, что тот может печатать всё, что захочет, и для него нет цензуры [571]. Жестом «прощения» Эренбурга за «прегрешения» перед партийным руководством явилась полная перепечатка «Литературной газетой» 13 августа 1963 года его речи на состоявшемся в Ленинграде конгрессе Европейского сообщества писателей, хотя это выступление содержало ряд неортодоксальных с точки зрения тогдашней советской идеологии положений [572].О колебаниях в отношении к Эренбургу партийных верхов свидетельствовало и разрешение на публикацию в «Правде» 12 мая 1963 года интервью главного редактора журнала «Новый мир» А. Твардовского корреспонденту американского агентства ЮПИ, в котором была дана высокая оценка мемуарам Эренбурга [573]. Все это, однако, не устраняло препятствий, стоявших на пути публикации очередных книг мемуаров.