Евгений Шумигорский - Отечественная война 1812-го года

После боя при Малоярославце, жители Калуги, боясь нашествия врага, находившегося всего в 40 верстах, послали нарочных к Кутузову узнать о предстоящей им будущности. «Уверьте их, — отвечал фельдмаршал Калужскому городскому голове, — что я никак не ретируюсь, и что цель моя не в том состоит, чтобы выгнать неприятеля из пределов наших, но чтобы, призвав на помощь Всемогущего Бога, изрыть им могилу в недрах России». Уверенный в достижении своей цели, Кутузов и делал свои распоряжения о преследовании неприятеля.

Старый, испытанный в военном деле вождь, заставив неприятеля отступать по опустошенной дороге, нимало не сомневался в том, что французская армия, увеличивая свой бег по мере приближения к русской границе, на протяжении 800 верст, и испытывая всевозможные лишения, не имея впереди никакой точки опоры, должна будет погибнуть. Преследование французов русскими войсками должно было только увеличить беспорядок в их рядах, не давая им опомниться и остановиться для отдыха. Но, неутомимо преследуя французскую армию, русские войска также должны были бы испытывать лишения, нести потери больными и отсталыми, как и французы. Поэтому Кутузов преследовал французов только передовыми и легкими войсками, а сам с главными своими силами совершал фланговое движение, идя по кратчайшему пути на перерез Наполеону к Вязьме и Красному и прежде всего думая о продовольствии и здоровье войск. «Все это развалится и без меня», говорил он, когда генералы побуждали его к решительным действиям против французов, мало способных к упорному сопротивлению. бесполезные для главной цели Кутузова сражения и кровавые стычки не возбуждали его честолюбия, хотя и увенчивались победами: «за одного русского не возьму я и десяти французов», повторял он и с негодованием слушал крики английского генерала Вильсона, уверявшего, что «победа заменяет продовольствие», и готового жертвовать всеми русскими войсками для гибели Наполеона. И действительно, отступление Наполеона было так быстро, лишения войск русских, его преследовавших, были так велики, несмотря на всю предусмотрительность фельдмаршала, что чрез два месяца, по приходе в Вильну, в русской армии, насчитывавшей в своем составе при выходе из Тарутинского лагеря до 95 тысяч человек, оказалось всего 27 000, т. е. менее трети всего ее состава.

Кровавые сражения при Вязьме и Дорогобуже, где погибло до 10 тысяч французов, уничтоженных войсками Милорадовича и Платова при содействии партизан, обнаружили всю силу разрушения, постигшего великую Наполеоновскую армию на пути ее отступления: солдаты ее думали уже не о сражениях, а лишь о поддержке своего существования. Уже в первые дни отступления французы, за недостатком лошадей, принуждены были бросить тяжести, пушки, фуры с добычей и съестными припасами, и взрывать зарядные ящики и артиллерийские снаряды. В Можайске и Гжатске французы вынуждены были оставить своих раненых и, по приказанию Наполеона, стали жечь уцелевшие еще села и деревни и пристреливать русских пленных. Им едва давали по куску конской кожи на пропитание, и убивали тех из них, кто не мог идти. Усталые пленные, предчувствуя свою участь, завидя вдали на дороге церковь, старались дотащиться до нее, становились по нескольку рядов у дверей паперти и их расстреливали. Но французы уже сами начали страдать от голода и холода. Холода начались с 15 октября, по ночам было до 4 градусов мороза, и это тяжело отзывалось на плохо одетых, усталых и голодных солдатах. Вокруг потухших бивуачных огней можно было видеть сотни солдат, застывших от холода и с отмороженными членами. И солдаты, и офицеры стали укутывать себя всем, что попадалось им под руку: одеялами, женскими платьями, священническими облачениями. Мало-помалу значительная часть французской армии по внешнему своему виду представляла сбродную толпу, а не благоустроенное войско. И в то время, когда толпа эта двигалась по дороге, справа и слева от нее являлись казаки, хватали отсталых и собирали добычу, действуя совершенно безнаказанно, потому что у французов почти вовсе не было кавалерии.

Но бедствия французской армии только еще начинались. С 23 октября пошел сильный снег, а с 25 октября началась страшная метель. «Мы приближались к Дорогобужу, — рассказывает очевидец-француз, — и находились от Смоленска в 56 верстах. Мысль, что в три дня мы достигнем этого города, возбуждала всеобщую радость. Но вдруг изменилась погода. Солнце скрылось за густыми облаками, сырой туман наполнил воздух, сильными хлопьями начал падать снег, и небо и земля слились вместе. Порывистый ветер с яростью свистал по лесам, пригибая к земле деревья и, наконец, земля превратилась в белую, бесприютную пустыню. В это ужасное время солдаты, удрученные ветром и снегом, не могли различать большой дороги, падали в канавы, которые шли по обеим ее сторонам, и они служили им гробом… 25 октября стоял такой туман, что ни зги не было видно, и трещал мороз свыше двадцати двух градусов. У нас губы слипались, внутри носа стыло и самый мозг, казалось, замерзал. Мы двигались в ледяной атмосфере. Весь день не только не видно было неба, но даже и тех, кто шел впереди нас». Общее несчастье, общие лишения, уравнивали солдат и офицеров: в них погасало сознание долга и чести, а действовал лишь инстинкт самосохранения. В толпе безоружных, имевших маскарадный вид, нельзя было различать чинов и степеней: все они искали только случая приткнуться к разведенному костру и раздобыть бы хотя кусок лошадиной падали какими бы то ни было средствами. Места бивуаков обозначались обыкновенно трупами замерзших солдат. Говорили, что французы начали уже есть человеческое мясо.

«От Вязьмы к Дорогобужу, — рассказывает один из русских офицеров, участвовавших в преследовании, — мы шли большой Смоленской дорогой и с ужасом видели на ней беспрерывное кладбище или как бы действие опустошительной чумы: на каждой версте лежало по нескольку десятков лошадей и трупы погибших французов; между ними валялись фуры или взорванные пороховые ящики. Видели, как у многих околевших лошадей вырезано было мясо, видели, о ужас! — в брюхе одной такой лошади француза, схватившегося обеими руками за печенку и, видно, хотевшего ее есть; но лютый мороз окаменил его в этом положении. Иные несчастные, оставшиеся на дороге, хотя и были живы, но от сильного изнурения и голода потеряли употребление языка и только слабым движением рук обнаруживали в себе остаток жизни. В таком положении нашли мы на дороге сидевшего под деревом белокурого, в тонком синем мундире, под треугольной шляпой офицера. Его глаза были полуоткрыты, голова склонилась на сторону, смутная бледность покрывала прекрасное лицо. Он не отвечал на наши вопросы, и, казалось, потерял уже зрение, только правая рука его двигалась к сердцу. Вдруг глаза его сделались неподвижны — и он угас пред нами. Такие ужасы производили неприятное впечатление. Хотя французы были наши враги и разорители, однако же мщение не могло заглушить в нас чувства человечности до такой степени, чтобы мы не сострадали их бедствиям. Многие солдаты отходили от этих предметов ужаса с сожалением и, будучи тронуты свирепостью войны, проклинали виновника оной, Наполеона».