Николай Николаев - 500 великих загадок истории

Фотография М. Кольцова из следственного дела

Вопросы к Кольцову и его подробные ответы заняли больше трех часов. Наконец, беседа подошла к концу. И тут, рассказывал мне Миша, Сталин начал чудить. Он встал из-за стола, прижал руку к сердцу и поклонился. «Как вас надо величать по-испански? Мигуэль, что ли?» «Мигель, товарищ Сталин», – ответил я. «Ну так вот, дон Мигель. Мы, благородные испанцы, сердечно благодарим вас за ваш интересный доклад. Всего хорошего, дон Мигель! До свидания». – «Служу Советскому Союзу, товарищ Сталин!» Я направился к двери, но тут он снова меня окликнул и как-то странно спросил: «У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?» «Есть, товарищ Сталин», – удивленно ответил я. «Но вы не собираетесь из него застрелиться?» «Конечно, нет, – еще более удивляясь, ответил я. – И в мыслях не имею».

Вот еще из рассказов брату:

– Недавно Мехлис показал мне резолюцию Сталина на деле недавно арестованного редактора «Известий» Таля: несколько слов, адресованных Ежову и Мехлису, предписывали арестовать всех упомянутых в показаниях лиц. Понимаешь? Люди еще на свободе, строят какие-то планы на будущее и не подозревают, что уже осуждены, что, по сути дела, уничтожены одним росчерком красного карандаша.

Он сам будет обречен на уничтожение одним росчерком красного карандаша. Агентурная разработка Кольцова началась еще в 1937 г. Кольцов мотается по фронтам, пишет свой знаменитый «Испанский дневник», а на него уже собирают компромат. И лишь теперь, более 60 лет спустя, удалось установить, кто дал сигнал к началу охоты: этим человеком был генеральный секретарь интербригад Андре Марти. Донос Марти совсем недавно был обнаружен в личном архиве Сталина.

Когда Сталин так весело шутил при встрече в Кремле, донос уже лежал в его сейфе и НКВД уже собирал компромат на Кольцова: подбирались его старые репортажи 1918–1919 гг., в которых он высказывался отнюдь не просоветски, выбивались нужные показания из арестованных людей.

Первый допрос состоялся 6 января 1939 г. Вел его следователь следственной части НКВД сержант Кузьминов. Кольцов виновным себя не признал. Но уже допрос 21 февраля показал, что с узником «поработали».

Здесь начинается самое печальное в нашей истории, то, что делает таким тягостным чтение почти всех следственных дел костоломного ведомства той эпохи: сломленный узник начал называть имена. Поразительное дело, в этом списке множество людей, которые никогда не подвергались репрессиям: Лиля и Осип Брик, сестра Лили Эльза Триоле, Всеволод Вишневский, Владимир Ставский, Роман Кармен, Валентин Катаев, Евгений Петров, Семен Кирсанов, Илья Эренбург и еще, еще. Есть в нем и ряд видных сотрудников НКВД. Что следует из этого? Очень многое. Прежде всего: тюремщики прекрасно знали цену выбитым показаниям и отнюдь не искали нити реального заговора. Второе: на крючке был любой мало-мальски заметный человек, на всех запасались чьи-нибудь показания. Третье: мы не знаем и никогда не узнаем, чьи именно показания (или вовсе не показания) были причиной ареста и тех весьма многих, кто был репрессирован из числа названных Кольцовым.

Кольцов начинает рассказывать уже не об «антисоветских разговорах», как прежде, а о «шпионской деятельности», в том числе своей собственной. Сочиняется нечто немыслимое. Якобы Кольцова завербовал французский писатель Андре Мальро, будто бы заявивший, что «каждый писатель должен быть разведчиком», и сообщивший, что «наш добрый друг Эренбург давно работает на нас», что Алексей Толстой в период своей эмиграции был завербован французами и англичанами, что «Толстой поддерживает прежние связи с русскими белогвардейцами, в частности, с Буниным».

Повествование добирается и до советских военных советников в Испании, начиная с главного военного советника Штерна. Кольцов пишет о «пораженческой работе Павлова», руководившего танковыми частями, советников ряда испанских фронтов и, наконец, своей собственной!

Как известно, Павлова после возвращения из Испании осыпали чинами и наградами. Он был расстрелян по личному указанию Сталина гораздо позже, когда потребовалось сделать его главным виновником поражений Красной Армии в первые дни Великой Отечественной.

«Ни в одном из предъявленных ему пунктов обвинения виновным себя не признает и просит суд разобраться в его деле и во всех фактах предъявленных ему обвинений».

Можно себе представить, как слушали все это председатель суда, известный палач Ульрих, и члены суда Кандыбин и Буканов.

Итак, все, что наговорил, напридумывал и написал Кольцов, вся напраслина, которую он возвел на себя и на друзей, – все это было ради того, чтобы вырваться из рук костолома Кузьминова, дожить до суда и там, в присутствии серьезных и солидных людей, объяснить, насколько бездоказательны предъявленные ему обвинения, насколько нелепы детали его самооговора. Такая тактика могла объясняться только одним: даже находясь внутри мясорубки, он не понимал, кто и как завел эту машину. Он верил Сталину, а значит, и судьям, которых назначил вождь лично.

Судьи вернулись с совещания и огласили приговор: «Кольцова-Фридлянд Михаила Ефимовича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Тот весенний солнечный день 18 мая 1935 г. должен был стать праздником молодого советского авиастроения, и ничто, казалось, не предвещало беды. Созданный по проекту А.Н. Туполева 8-моторный цельнометаллический самолет-гигант АНТ-20 «Максим Горький», на борту которого наряду с 11 членами экипажа находилось несколько десятков инженеров и рабочих-ударников, принимавших участие в строительстве моноплана, а также члены их семей, поднялся с подмосковного аэродрома в показательный праздничный полет.

Одновременно в воздух был поднят и пилотируемый Н. Благиным легкий истребитель И-15, который, находясь вблизи «Максима Горького», должен был как бы оттенять, подчеркивать величину и мощь новой машины. Тысячи людей наблюдали за тем, как уверенно разрезает голубое небо «Максим Горький». Но что это? На высоте 700 м И-15 неожиданно сблизился с самолетом-гигантом и, пытаясь сделать нечто вроде «мертвой петли», ударил его в правое крыло. Удар был такой силы, что от обеих машин стали отваливаться какие-то части. Потеряв часть крыла и фюзеляжа, «Максим Горький» вошел в стремительное отвесное пике и, ломая сосны, рухнул на землю близ подмосковного поселка Сокол…