В. Громов - Искусство расследования преступлений

Материал следствия, проведенного без плана, без проверки существеннейших моментов, без установления обстановки и условий, при которых произносились угрозы Конева в отношении Ривлиной, без выяснения характеристик и оценки личностей обвиняемого и потерпевшей и без анализа всего комплекса тех внутренних переживаний, которые нарастали у Конева в процессе его совместной жизни с Ривлиной и которые привели к роковой развязке, наконец, без выяснения душевного состояния, в котором находился Конев в момент, следовавший непосредственно за совершением преступления, и без освещения этого вопроса экспертизой, естественно не мог привести следователя к четким и правильным выводам по вопросу о психическом состоянии обвиняемого и о степени его в момент совершения преступления. В результате такой материал следствия с уклоном построить обвинение исключительно на внешних голых фактах и обрывочных показаниях свидетелей, без проверки и учета психологических фактов и выяснения характеристики личности обвиняемого, — в данном случае поставил впоследствии перед судом труднейшую задачу при разрешении вопроса о вменяемости состояния обвиняемого в момент совершения преступления — вопроса, возбужденного защитой до начала судебного заседания по этому делу.

Если же поставить себе вопрос, имелись ли у следователя, даже при таком неполном и одностороннем следственном материале какие-либо данные для постановки и выяснения вопроса о психическом состоянии обвиняемого в момент совершения преступления, — то придется придти к заключению, что такие данные, несомненно, были и обязывали следователя к производству обследования этого вопроса.

Прежде всего не только показаниями обвиняемого и потерпевшей, но и свидетелями устанавливалось, что между Ривлиной и Коневым было не простое сожительство, основанное на расчете: это была сильная любовь, созревшая до степени страсти со всеми ее патологическими последствиями — ревностью с обеих сторон, страданием при разлуке и т. п.

Конев, когда нашел Ривлину в декабре в больнице после аборта, как уже сказано, устроил скандал, с ним был какой-то припадок плача. Конев с самых первых дней связи с Ривлиной сознавал, и Ривлина давала ему это почувствовать, что он ниже ее в интеллектуальном отношении, что он не пара ей, и он поступает на рабфак учиться, чтобы сделаться достойным ее. Он боится потерять ее, хотя и видит, что и она привязалась к нему. В моменты ее колебаний он высказывает мысль, что он вырвет ей глаз и отрежет нос, и тогда она будет принадлежать только ему, так как ее тогда уже никто не будет любить. Больная мысль — искалечить дорогую ему красивую женщину, чтобы она была менее красива и привлекательна для других, — высказывается им в то время, когда он хочет, чтобы у ней был ребенок от него.

Неизменная повторяемость этой странной угрозы и обстоятельства, при которых она высказывается, показывают, что эта больная мысль, порожденная не расчетом, не стремлением к богатой жизни, о которой Конев никогда не мечтал, преследует Конева и возникает у него в минуты его душевных потрясений. Наконец, после ряда унижений, которые выпадают ему на долю, после почти бессонно проведенной ночи, когда он мечтает окончательно закрепить совместную жизнь с Ривлиной и получает согласие, утром, 26 февраля, он вновь получает отказ и угрозу вмешательством милиции. Нервы его напряжены, и он хватает любимую им женщину, бросает на кровать, зажимает рот страстным поцелуем и калечит ее, выполняя именно операцию вырывания глаза и отрезания носа, о котором неоднократно говорил, и сопровождая эту операцию словами: «тише, тише».

И при первом, и при втором своем показании Конев заявляет, что он не помнит самого момента совершения преступления; помнит лишь, что он был сильно раздражен оскорблениями со стороны Ривлиной в это утро, а перед этим во время разговора чинил карандаш перочинным ножом.

Едва ли нужны были какие-либо еще другие факты, чтобы иметь основание на следствии поставить вопрос о вменяемом состоянии обвиняемого в момент совершения преступления и усумниться в том, что Конев в этот момент вполне сознательно осуществлял задуманный им ранее план мести.

Анализ всей совокупности описанных выше фактов совместной жизни обвиняемого и потерпевшей — давал определенные предпосылки к такому заключению, которое подлежало проверке путем психиатрической экспертизы на предварительном следствии.

Дальнейший ход этого дела, уже в процессе судебного разбирательства, подтверждает наш вывод о необходимости в период производства предварительного следствия по подобного рода делам ставить обязательно вопрос о психическом состоянии обвиняемого и в качестве материала, освещающего этот вопрос перед экспертизой, выяснять полно и всесторонне личную характеристику обвиняемого в связи с мотивами преступления, с его развитием и его прошлой деятельностью.

Совершенно недопустимым с процессуальной точки зрения и усложняющим весь процесс судебного разбирательства явилось то, что все важнейшие моменты, освещающие личность обвиняемого, объясняющие мотивы преступления и разрешающие вопрос о вменяемости обвиняемого, были выяснены лишь на суде. Но в данном случае, только в виду некоторых исключительных обстоятельств, могли быть уже судом добыты те или другие сведения, освещающие указанные вопросы, а некоторые фактические моменты, освещающие личность обвиняемого, были приняты и на суде без проверки или остались в тени.

Московский губсуд, рассмотрев обвинительное заключение следователя по делу Конева, утвердил это заключение, изменив лишь квалификацию преступления, отвергнув признак мучительства при совершении Коневым преступления и предав Конева суду по 1 ч. 149 ст. УК.

Что вопрос о мотивах и вменяемом состоянии обвиняемого в данном случае был центральным решающим для суда, свидетельствуют результаты двух судебных процессов по этому делу.

На первом судебном разбирательстве 5–7 мая 1926 г. выступавший в качестве эксперта психиатр Бруханский дал заключение, что Конев совершил инкриминируемое ему преступление в состоянии временного расстройства душевной деятельности, причем это заключение эксперт обосновал подробнейшей характеристикой личности Конева, полученной только на основании данных судебного следствия.

Московский губсуд, приняв в соображение обстоятельства дела, выясненные на судебном следствии, и заключение эксперта-психиатра, признал, что Конев в момент совершения преступления не отдавал себе отчета в своих действиях и был в невменяемом состоянии, а потому определил: дело о Коневе производством прекратить.

21 мая 1926 г. угол. кас. отд. губсуда, заслушав частичный протест зам. губпрокурора Арсеньева и жалобу гражд. истца по делу Конева, признал определение суда о прекращении этого дела неправильным, как основанное на противоречивой и неполной экспертизе, не подтверждающейся другими данными дела, и отменил определение губсуда от 5–7 мая, возвратив дело в тот же суд для нового рассмотрения в другом составе суда.