Мария Неклюдова - Искусство частной жизни. Век Людовика XIV

Еще до возникновения светской моды на составление портретов (зародившейся в 1656 г. и, как мы видели, окончательно выкристаллизовавшейся к 1659 г.) Мадлен де Скюдери запечатлевала черты современников в своих романах, превращая их в настоящие портретные галереи. Это прежде всего относится к двум знаменитым эпопеям «Артамен, или Великий Кир» (1649–1653) и «Клелия» (1654–1660), первая из которых написана ею в соавторстве с Жоржем де Скюдери. Обращаясь к сюжетам из древнегреческой, персидской или римской истории, брат и сестра сохраняли канву событий и основных исторических лиц, но перемежали их вымышленными эпизодами и вводили выдуманных персонажей. Как объясняла Мадлен де Скюдери,

Когда в ход идут знаменитые имена, описываются края, о которых все слышали и чья география в точности соблюдена, когда обращаются к достаточно известным событиям, то ум склонен поддаться соблазну и принять ложь наравне с правдой, при условии, что они искусно перемешаны. [180] Цит. по: Morlet-Chantalat Ch . La Clélie de Mademoiselle de Scudéry… P. 53n.

Но это — лишь часть рецепта, использовавшегося госпожой де Скюдери. Смешивая достоверные сведения о прошлом с собственными фантазиями, она добавляла к ним описания современной ей действительности — своих знакомых и покровителей, их домов, поместий и т. д. Иначе говоря, в ее романах присутствовало сразу три пласта: исторический (то есть опиравшийся на источники, считавшиеся историческими в середине XVII в.), вымышленный и реальный. Отличительная черта этой повествовательной техники состояла в том, что такая исходная тройственность не предполагала конечного единства. Как показала исследовательница Морле-Шантала, придавая историческим или вымышленным персонажам черты своих современников, госпожа де Скюдери не обязательно заботилась об их полном отождествлении. Например, в герое «Великого Кира» легко узнавался принц де Конде, однако не все действия персонажа соответствовали поступкам его прототипа. Соотношение между ними было опосредованным: и герой романа, и реальный Конде воспринимались как два разных воплощения одного идеального типа (в данном случае — «великого полководца»), за счет чего между ними был возможен обмен характеристиками, но что не отменяло их индивидуальности.

Кроме того, в романах госпожи де Скюдери было немало портретов персонажей, никак в действии не участвовавших. Все они являлись изображениями современников писательницы и, с одной стороны, обрисовывали круг ее знакомых, а с другой — свидетельствовали о своеобразной игре амбиций. Для многих попасть в «Клелию» было делом престижа: портрет как бы подтверждал, что человек вхож в круги, закрытые для непосвященных. Но и для госпожи де Скюдери выбор портретируемых был отнюдь не безразличен. Детальный, психологически тонкий портрет указывал на близкое знакомство с моделью, так что, запечатлевая черты знатной особы, автор подчеркивал свое привилегированное положение. С этой точки зрения портреты в «Великом Кире» и «Клелии» можно разделить на две категории: в одних была заинтересована сама госпожа де Скюдери, в других — портретируемые.

Престиж портретного жанра делал его предметом своеобразной коммерции между писательницей и светскими кругами. Как подсмеивался в «Буржуазном романе» (1666) Антуан Фюретьер, тарифицируя подобные услуги, «за вставленный [в роман] портрет или характер — 20 турских ливров». [181] Furetière A. Le Roman bourgeois // Romanciers du XVIIe siècle / Textes pres. et annotes par A. Adam. Paris: Gallimard, 1958. P. 1095. Трудно сказать, насколько это справедливо по отношению к госпоже де Скюдери. Получаемая ею выгода не обязательно имела откровенно меркантильный характер. В каких-то случаях портрет мог быть знаком ее признательности за помощь, за покровительство, за оказанное гостеприимство. Да и от тех, кто хотел себя видеть запечатленным в ее романах, она ожидала скорее дружеской благодарности или ответной услуги, чем денег.

В «Портрете принцессы Кларэнт» не стоит искать следов корысти: госпожа де Скюдери была хорошо знакома со своей моделью, Мари де Рабютен-Шанталь, маркизой де Севинье. В середине 1650-х гг. им часто доводилось встречаться в парижских салонах. Госпожа де Севинье всегда оставалась преданной читательницей и почитательницей романов госпожи де Скюдери, а та не скрывала своего восхищения блестящим умом маркизы. Но если сравнить портрет из «Клелии» с аналогичным наброском госпожи де Лафайет, о котором речь пойдет ниже, то легко измерить расстояние, отделявшее светское знакомство от близкой дружбы. Госпожа де Скюдери не упоминает ни об одном недостатке госпожи де Севинье. И, понимая всю трудность индивидуализированного описания — как описать красивую женщину, чтобы она не была похожа на всех прочих красавиц? — не отказывается от литературных штампов (маркиза свежа как роза, губы у нее алые, кожа белоснежная, шея точеная и пр.). Именно конвенциональность сравнений подчеркивает дистанцию между писательницей и ее моделью. Как мы увидим в следующем разделе, госпожа де Скюдери была способна обходиться без штампов или иронически их обыгрывать. Здесь же ее речевое поведение столь же строго регламентировано, как, наверное, было регламентировано ее поведение в светском кругу.

На фоне «Портрета принцессы Кларэнт» портрет работы госпожи де Лафайет кажется почти интимным. По сути, он таковым и является, ведь речь в нем идет о сердце и душевных свойствах госпожи де Севинье, тогда как госпожа де Скюдери сообщает о внешних характеристиках, заметных любому наблюдателю: умении петь и хорошо танцевать, знании итальянского («африканского») языка. Количество внешних деталей как раз свидетельствует о том, что это взгляд со стороны, тогда как госпожа де Лафайет стоит так близко к своей модели, что внешние черты утрачивают определенность и как будто начинают расплываться.

Нет сомнений, что портрет принцессы Кларэнт послужил отправной точкой для аналогичных упражнений госпожи де Лафайет и Бюсси. На это указывает полемический пафос, в разной степени присутствующий в их портретах госпожи де Севинье. Особенно он заметен у Бюсси: в 1657 г. госпожа де Скюдери посвятила несколько строк пению госпожи де Севинье, в 1658 г. (или даже в 1661). Бюсси писал, что та в молодости действительно неплохо пела. Замечание это логически ни с чем не связано и обретает смысл лишь в контексте «Портрета принцессы Кларэнт». И госпожа де Лафайет по-своему разрабатывала темы, намеченные госпожой де Скюдери. Так, та утверждала, что ее модель «завоевывает сердца и дам, и кавалеров и внушает дружбу наравне с любовью». В интерпретации госпожи де Лафайет эта характеристика преобразилась в своеобразное соперничество полов за госпожу де Севинье, где «Неизвестный» вынужден признать поражение мужской части человечества.