Александр Лепехин - О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

– А это какая еще осталась у тебя в фуражке бумага, служба? спросили мы его, указывая на свернутый листок бумаги, лежавший за белою тряпкой, которая заменяла носовой платок, о чем был служба решительно убежден.

– Видно мы ненароком ее захватили, тоже не при нас писана: ничего не разберешь. В старину подъячии-то писывали, словно мухи бродили.

То были два довольно замечательные акта, по рукописи относящиеся к 1703 г. Одна из них, если хотите, стоила печати, – это царская грамота написанная на гербовой бумаге гораздо меньше нынешней обыкновенной формы, заменившей столбцы с 1700 г., она сложена была в виде пакета и адресована так: «На Каширу стольнику и воеводе князю Никите Ивановичу Волконскому». На другом листе, писаном другим почерком: прочитали мы целый ряд объявления, из которых одно в высшей степени куриозное; оно вводит нас в искушение: мы сомневаемся в здоровье юридического мозга того, кто писал его. Предлагаем на воззрение читателя краткое извлечение из упомянутой грамоты и этого куриозного объявления, подлинники которого хранятся в нашем портфеле.

Содержание царской грамоты заключает в себе подробное изложение жалобы стольника Митрофана Данилова на вдову Авдотью Заболоцкую, которая похитила из дома Данилова 2 детей умершего родственника его Тимофея Писарева: «знатное-де дело», сказано в этой грамоте, что она, Заболоцкая, хочет яко бы и животами и всякими пожитками завладеть… Иные-де крестьяне и люди (дворовые) всякого хлеба продали Писаревых на 15 рублев, без ведома его Данилова и кому те деньги отдали, или у них, ему Митрофану не известно. Да общая карета отца их (похищенных детей) была в доме его (их отца) умершего; и ту карету с возниками (хомутами) и с шорами и с уездниками и возжами отдал он, приказчик Лаврентий и староста с товарищи вдове Авдотье Заболоцкой, и не знамо-де для чего, а цена той кареты и возниками и шоры и уздам и вожжам 45 рублев».

Из этого видно, что у нас, на Руси, еще гораздо прежде 1703 г помещики ездили в каретах не только в городах, но и в деревнях. Ценность этого экипажа и конской сбруи изумительна дешева. О похищенных детях ни слова: в то время и не такие дела творились. Вот и объявление:

«От приказной избы г. Алексина публикуется: не окажется ли кому принадлежащею шапка серого сукна оставленная неведомо кем при грабеже разных пожитков в доме алексинского помещика Скобельцина».

Неужели приказный, сочинивший это забавнейшее из объявлений, в простоте сердца предполагал, что разбойник будет столько глуп, что признает свою шапку, если бы он действительно потерял ее во время грабежа?

Само собой разумеется, что нам бы некогда было читать эти документы, ведя разговор с привратником, столько нас заинтересовавшим; да и темнота сумерек препятствовала этому занятию. Опустив оба листа в один из наружных карманов нашего пальто, мы спросили солдата:

– Скажи, служба, у кого ты покупаешь табак, который продаешь?

– В Тулу привозят его в попушах на возах из Епифановского, Богородицкого и Ефремовского уездов, где немногие помещики недавно начали сеять табак. Только эвтот самого низкого колибра.

– А как он называется?

– Амофоркой, называют и махоркой, как придется. Молодые парни, смеха ради, прозвали его сногсшибательным и даже чемеркой. И подлинно ваше высокоблагородие от одного нюха лоб затрещит у того, кто эвтой махорки отродясь не употреблял.

– Понятно, под этим названием известен нюхательный, а курительный низкого колибра по твоему?

– А курительный называют тютюном, крепок также, такое зелье, что с непривычки всю гортань, как кипятком обожжет и голова кругом пойдет от единой трубки. Тютюн курит чернь, простой народ, да подьячие выгнанные за взятки из службы, а более всех наш брат солдат тютюн курит. Солдат без трубки, как баба без юбки, говаривал наш фейерверкер Брусилов. Есть и такие охотники, которые потребляют и тот и другой, а есть и эвтакие: возьмут мокрый листок махорки, свернут в комок, да за губу в рот положат так и работают до еды. Видали мы, ваше высокоблагородие, что иные и обедают, не вынимая изо рта табачного комка, как будто корова не может расстаться с жвачкою. Подумаешь, какихкаких на свете людей не бывает: табак сосут, пострелы, как младенец грудь матери…

– По какой цене ты продаешь этот табак? Например, что стоит фунт с ног сшибательного, то есть махорки и фунт тютюна нюхательного?

– Нюхательному разные цены ваше высокоблагородие, от 6 с половиною копеек, до двугривенного, а тютюн за один фунт можно взять за четыре семерки (8 копеек серебром), а четвертка будет стоить 2 трынки (7 копеек ассигнациями).

– А разве ты сам, служба, приготовляешь его?

– Кому же за нас хлопотать, ваше высокоблагородие? Вестимо сами. Работника нанять не под силу, дороги, и на своих харчах дороги и на фабрике, аль в цирюльне прикупать не выгодно, игра не стоить будет свеч, как говорил наш адъютант. Признательно доложить вам, этими делами занимаемся мы с тех пор как прибыли из полка на родину. Нюхательный трем в горшке и в ступе его толчем, а курительный, возьмешь пучка 2, али 3, положишь на лавку, спрыснешь водой, да и давай его ножом резать, как куфарки лапшу крошат. Мудреного тут ничего нет, это не мастерство какое… Что делать! надо же чем ни на есть провиант промышлять; не сидеть же сложа руки. Под лежачий камень и вода нейдет, а без дела другого с ума сведет. И трынка сама не полезет в карман и эвту малую деньгу приходиться зашибить трудом. Вот внучку, что приходила, оставила нам родная племянница, а сама Богу душу отдала; осталась бедняжка без отца и матери, а родства оприч нас никого нет. Сирота круглая без пристанища. Как посмотришь иногда на горемычную, так такая кручина одолеет, что поверьте Богу, ваше высокоблагородие, прошибают слезы и капают потом одна за одной, тогда не знаешь куда деваться и жизни бываешь не рад! А ведь кручину не размечешь как лучину. И сбылась пословица: и ни бьют и не секут, а слёзы из глаз текут. Вот мы кое-как и кормимся, а тоскаться по улице с нищею братьею не пущу сиротину, ей-ей не пущу. – Стыдно старому солдату услышать от добрых людей нарекательное слово: твоя, дескать, внучка, служивый, по миру хрещеному шатается вместе с оборванными бродягами. Нет, ваше высокоблагородие, пока силы хватит будем лямку тянуть, будем зарабатывать, как сумеем, копейку на черный день; а на милостину богатых людей плохая надежда, право плохая, что ни толкуй. Пошатались мы Ваше Высокоблагородие по матушке России, пошатались, видели на своем веку и встрешных и поперешных, вдоволь всего наслушались и на все нагляделись. И в Тучине были, Балканы переходили, в Польше под Аустреленкой воевали, и на Кавказе с басурманами в сражении находились, не одну экспедицию сделали, и в Крыму бог привел быть, в Бакчи (сараи) воду пить, и в Одессах, что на Черном море стоит квартирование имели.