Николай Троицкий - Александр I и Наполеон

Соотношение сил перед Аустерлицкой битвой специалисты определяют разноречиво, но чаще всего приводят такие цифры: у Наполеона — от 73 тыс. до 75 тыс. человек и 250 орудий, у союзников — от 84 тыс. до 86 тыс. человек (из них — 70 тыс. русских) и 330 орудий. При таком соотношении Наполеон рассчитывал легко победить. Но скоро оно могло стать для него почти безнадежным. Часть войск он уже отрядил против эрцгерцога Карла на север Италии. Между тем из России шли резервные корпуса Л.Л. Беннигсена и И.Н. Эссена. Главная же опасность исходила от Пруссии. Наполеон знал, что к нему едет из Берлина граф X. Гаугвиц с ультиматумом, заведомо неприемлемым для него, и что как только он отвергнет ультиматум, Пруссия ударит ему в тыл. Нужно было спешить: навязать противнику сражение и выиграть его, пока к союзникам не присоединились пруссаки и русские резервы.

В течение недели до сражения Наполеон день за днем виртуозно разыгрывал перед союзниками видимость своих колебаний и опасений. Он начал с того, что 25 ноября послал к Александру I в Ольмюц своего генерал-адъютанта Р. Савари «поздравить его величество с прибытием к армии», причем Савари притворился, что опасается атаки союзников, и в таком же качестве представил Наполеона. Когда же союзники действительно перешли в наступление и 28 ноября в стычке под Вишау 56 русских эскадронов отбросили восемь французских на глазах у Александра I, Наполеон вторично отправил Савари к Александру с просьбой о перемирии и свидании. Александр повидаться с Наполеоном не захотел, но прислал к нему своего любимца, князя П.П. Долгорукова, который высокомерно потребовал, чтобы французский император отказался от всех своих завоеваний («он разговаривал со мной, как с боярином, которого ссылают в Сибирь», — вспоминал позднее Наполеон). Император смиренно выслушал князя и с тревогой вздохнул: «Значит, будем драться?»

В союзном штабе только один человек был против генерального сражения с Наполеоном — главнокомандующий М.И. Кутузов. Он предлагал отступать к Карпатам до соединения с войсками Л.Л. Беннигсена и И.Н. Эссена и возможного выступления Пруссии. «Молодые друзья» царя Н.Н. Новосильцев и А.А. Чарторыйский согласились с мнением Кутузова, но Александр его отверг. Здесь надо подчеркнуть, что бытующие в нашей литературе утверждения таких авторитетов, как С.Б. Окунь, А.З. Манфред и даже Е.В. Тарле, будто Кутузов «настаивал», «твердо и настойчиво требовал» не давать Наполеону сражения, безосновательны. Все источники, как один, свидетельствуют, что главнокомандующий союзной армией, напротив, не проявил ни твердости, ни смелости, чтобы настоять на своем мнении. «Я был молод и неопытен, — сокрушался потом Александр I. — Кутузов говорил мне, что надобно было действовать иначе, но ему следовало быть настойчивее!» Перед самым сражением Кутузов попытался было воздействовать на царя через обер-гофмаршала Н.А. Толстого: «Уговорите государя не давать сражения. Мы его проиграем». Толстой резонно возразил: «Мое дело — соусы, да жаркое. Война — ваше дело».

А.С. Шишков и Чарторыйский были убеждены, что только «придворная выправка» помешала Кутузову оспорить очевидное для него желание царя сразиться с Наполеоном. Такого же мнения был герой Аустерлица, будущий декабрист М.А. Фонвизин: «Наш главнокомандующий из человекоугодничества согласился приводить в исполнение чужие мысли, которые в душе своей не одобрял».

Спустя семь лет, в последние дни Отечественной войны 1812 г., Кутузов, увидев отбитое у французов знамя с надписью «За победу под Аустерлицем», скажет своим офицерам: «После всего, что совершается теперь перед нашими глазами, одной победой или одной неудачей больше или меньше, все равно для моей славы, но запомните: я не виноват в Аустерлицком сражении». Да, с чисто военной точки зрения Кутузов в аустерлицком разгроме не виноват, как полководец он сделал тогда все возможное. Но, по мнению Г.А. Леера, очевидна вина Кутузова под Аустерлицем «не военная, а гражданская: недостаток гражданского мужества высказать всю правду юному императору». Не сделав этого, Кутузов тем самым «допустил исполнение плана, приведшего к погибели армии».

План сражения при Аустерлице со стороны союзников подготовил генерал-квартирмейстер Франц фон Вейротер — ученик знаменитого австрийского фельдмаршала Ф.М. Ласси, ранее бывший начальником штаба у фельдмаршала С. Вурмзера в 1796 г. и состоявший при штабе у А.В. Суворова в 1799 г. Смысл плана заключался в том, чтобы усиленным левым крылом из трех русских колонн [59] Они соответствовали корпусам, которые будут введены в русской армии (по примеру французской) лишь в 1810 г. обойти ослабленное (как показала рекогносцировка) правое крыло Наполеона и разбить его ударом во фланг и тыл. Императоры Александр и Франц согласились с планом, после чего в полночь с 1 на 2 декабря Вейротер доложил его на совете у главнокомандующего. Кутузов, открыв заседание совета, вскоре заснул, «в чем и выразилась, — по словам Г.А. Леера, — вся его оппозиция плану». Собравшиеся на совет генералы хотя и бодрствовали, но отмалчивались. Только А.Ф. Ланжерон полюбопытствовал: «Что будем делать, если Наполеон атакует нас первым?» Вейротер такой вариант исключил: «Если бы он считал это возможным, то давно уже атаковал бы!» В этот момент (было уже три часа утра) Кутузов проснулся и отпустил генералов, сказав: «В 7 часов атакуем неприятеля в занимаемой им позиции».

С рассветом 2 декабря союзные войска изготовились к бою в таком порядке. Три первые русские колонны генерал-лейтенантов Д.С. Дохтурова, А.Ф. Ланжерона и И.Я. Пржибышевского составляли левое крыло под общим командованием генерала от инфантерии Ф.Ф. Буксгевдена; 4-я русско-австрийская колонна генерал-лейтенантов И.К. Коловрата и М.А. Милорадовича — центр, непосредственно подчиненный Кутузову; 5-я колонна генерал-лейтенанта П.И. Багратиона и австрийского князя И. Лихтенштейна — правое крыло, которым командовал Багратион. Гвардейский резерв за 4-й колонной был под начальством вел. кн. Константина Павловича. Оба императора и главнокомандующий Кутузов находились при 4-й колонне. Александр I появился перед войсками под гром восторженных приветствий. «Ну что, Михайло Ларионович, — обратился он к Кутузову, — как вы полагаете, дело пойдет хорошо?» Кутузов поклонился с улыбкой: «Кто может сомневаться в победе под предводительством вашего величества!» «Нет, нет, — возразил император, — командуете вы. Я только зритель». Кутузов вновь поклонился — уже без улыбки.

Царь был в приподнятом настроении, как, впрочем, и вся русская армия (чего нельзя сказать об австрийцах, переживших позор Ульма). Опасения Кутузова казались преувеличенными. Ведь на стороне союзников было численное превосходство — и в людях, и в орудиях. Боевые качества русских солдат даже в отступательных боях Кутузова под Амштеттеном, Кремсом, Шенграбеном проявились с блеском и только что были подтверждены под Вишау. Репутация русской армии за 100 лет, со времени Петра Великого, не проигравшей ни одного генерального сражения, была высочайшей в мире. Не потому ли Наполеон выглядел явно оробевшим? В союзном штабе у всех на устах были слова кн. П.П. Долгорукова как очевидца: «Наполеон боится сражения!» В такой ситуации такому воинству во главе с двумя императорами вдруг повернуться спиной к противнику и отступать значило бы непоправимо унизить себя перед Отечеством и Европой. Все это побуждало царя и весь союзный генералитет отнести пораженческий синдром Кутузова за счет его возраста (ему тогда пошел уже седьмой десяток) и желания перестраховаться.