Степан Гедеонов - Варяги и Русь

Взял ли Нестор свои известия о начале Руси из туземных преданий? Но в преданиях славян русь всегда отделяется от варягов; народ производил имя Руси от реки Рось, от Руса сына Лехова, от рассеяния; грамотеи от Езехиилева 'Ρώς или от русых волос.

Остается допустить вероятность существования системы, по которой Нестор мог производить имя Руси от варягов.

Но был ли Нестор, по образованию своему и своего времени, в состоянии соображать исторические системы?

Норманнская школа выставляет в личном характере летописца преимущественно две черты: добросовестность и невежество. «На всем этом обширном поприще, — говорит Шлецер, — Нестор есть один только настоящий, в своем роде полный и справедливый (выключая чудес) летописатель». А в другом месте, по поводу мнимых побед Святослава над греками: «Глупый монах, лгавший так безрассудно, верно, думал, что патриот непременно должен лгать». Характеристика поверхностная и одинаково несправедливая в порицании и похвале.

В Несторе должно отличить две индивидуальности: летописца и писателя. Как летописец, в сравнении с первыми историками других народов, он замечателен более по отсутствию неправдоподобного, нежели по безусловному правдолюбию. По крайней мере, его добросовестность подчинена влиянию как национального, так и христианского чувства. Если из греческих летописей он имел, как думаю, в руках один только перевод Амартолова временника с продолжением по 963 год, понятно, что ему остались неведомы летописные известия греков о крещении руси в 865 году и подробности о войне Святослава с Цимисхием. Но он не мог не знать о крещении Аскольда и вообще о распространении христианства на Руси до Владимира по другим, не менее достоверным источникам. На могиле Аскольда поставлена церковь св. Николы; русские епископы именовались Фотиевыми еще при Владимире; при императоре Льве Русь считалась 61 епископством восточной церкви; при Игоре была в Киеве церковь св. Илии, куда водили к присяге христианскую русь и т. д. При этих живых, положительных фактах, нельзя допустить в духовенстве XI столетия неведения общественного явления, коего они были представителями; между тем, за исключением двух-трех указаний, именно свидетельствующих о его знании предмета, Нестор молчит о христианстве до 988 года; молчит, без сомнения, из ложно понятого рвения к варяжской династии и памяти св. Владимира. Он не знает о почти современных ему западных миссионерах и мучениках св. Адалберте, Бруно и других; но рассказывает подробно о двух мучениках-варягах, пришедших из грек. Все это не ложь, но и не простодушие, добросовестность. Те же догадки, те же намеки нахожу я и у Круга по поводу истории Рогнеди; я указываю в другом месте на причины молчания летописца о малых князьях, о язычестве, о самом варяжском Помории. Его правдолюбие сообразно с идеями века и нередко проистекает от недостатка последовательности в понятиях; оно проявляется особенно внесением в летопись и тех фактов, которые явно противоречат предшествующим им положениям. Мы видели это на деле. Он знает варяжскую русь за морем только в той мере, которая ему необходима для поддержания системы о происхождении русского имени от варягов; но не жертвует этой системе ни исторической истиной, ни существовавшей на Руси этнической терминологией; он не выводит ни разу руси из Новгорода, чем и опровергает прежде сказанное о варяго-русском населении северных городов. Точно так же поступает он и в рассказе о взятии Киева Олегом; от Киева переносит он имя руси на Олега и его варягов, а не наоборот. Из преданий и песен заимствует он рассказ о победоносной войне Святослава с греками; а вслед за рассказом вносит в летопись договор, свидетельствующий о ее неудаче. Этими противоречиями мы обязаны не его честности, как пишет Погодин, ибо честность противоречий не допускает, а свойственным всем первоначальным историкам забывчивости и неумению согласовать свои положения с известными фактами. Как писатель, Нестор прежде всего ученик византийцев и их болгарских учеников; отсюда почти совершенное в нем отсутствие языческого сказочного начала, так не кстати превозносимое Шлецером под влиянием, всемогущим в его время, энциклопедической школы. Из народных преданий, сохранившихся в песнях и в былинах древних славян, выбрал он свою историю переселения славянских племен, очистив ее предварительно от всех мифологических легенд и намеков, связав ее по-византийски с библейским преданием о столпокрушении; подвиг благочестия и разумности, которому радоваться мы не можем, но обличающий в летописце критическую сообразительность, до которой не возвысился и Тит Ливий. Критиком является он и в рассказе об основании Киева: «Ини же не сведуще рекоша, яко Кий есть перевозникъ былъ; у Киева бо бяше перевозъ тогда съ оноя стороны Днепра, тъмъ глаголаху: на перевозъ на Киевъ. Аще бо бы перевозникъ Кий, то не бы ходилъ Царюгороду» и т. д. Такой склад ума далек от первобытной наивности какого-нибудь нотариуса короля Белы. Греческий рассказ о поражении Игоря он умеет и сократить, и облечь в историческую русскую форму; умеет приноровить к руси и самые греческие присловия, ибо знаменитая, чисто библейская притча: «Есть притъча въ Руси и до сего дне: погибоша аки обре ихъ же несть племени, ни наследъка» была известна грекам уже за два столетия до Нестора; в письме к Симеону Болгарскому патриарх Николай говорит об аварах.

Нестор был, стало быть, в состоянии соображать исторические системы; на системе основано и его сказание о происхождении Руси.

Прежде всего, следует дать себе возможный отчет в тех убеждениях и фактах, по которым летописцу приходилось располагать свой рассказ о началах Русской земли.

Варягами, в смысле народа, Нестор знает, в свое время , только те четыре племени, из которых около конца XI столетия набиралась греческая варангская дружина, то есть шведов, норвежцев, датчан и англичан.

Но, с одной стороны, по верному, в народной памяти сохранившемуся преданию, с другой, по варяжским особенностям новгородского быта ему известно, что в эпоху призвания на берегах Балтийского (Варяжского) моря обитало еще другое племя, отличное от шведов, норвежцев, датчан и англичан; между тем, как они, именуемое варягами. Это варяжское племя, по словам летописца, выселилось сполна вслед за князьями («пояша по собъ всю русь») в землю словен и чюди в 862 году.

Кто же были, к какой народности принадлежали, в убеждениях Нестора, эти загадочные варяги?

«За кого он (Нестор) принимает варягов-русь, — говорит Погодин, — это имеет тяжелый вес для всякого мнения о происхождении варягов-руси»; а затем решает, что он их считает норманнами и сверх того, что и я чувствую себя принужденным согласиться с этим толкованием убеждений летописца. Мне кажется, я ничем не дал повода к подобному обвинению.