Алексей Абрамов - У Кремлевской стены (сборник)

Накануне на 40-м километре шоссе, близ Крюкова, была вскрыта братская могила неизвестных воинов, погибших в боях за столицу. В те дни Москва торжественно праздновала 25-летие разгрома гитлеровских орд у своих стен; тогда и решили перенести останки одного из безымянных героев в город и похоронить его под сенью Александровского сада, у Кремлевской стены…

Выбор пал на братскую могилу на 40-м километре — одном из рубежей, откуда начался победный марш наших войск на Берлин.

…Гроб с останками безымянного воина установили рядом с могилой, на алом постаменте. На крышке саркофага — военная каска.

В почетный караул встали заместитель председателя Моссовета Л. В. Бахметков — бывший боец, сражавшийся в этих местах 25 лет назад, врач Н. А. Соломатова, до сих пор не знающая, где могила ее мужа-фронтовика, пионеры школ Зеленограда — нового города, выросшего там, где пролилась кровь Неизвестного солдата.

Снег замел дороги и стежки. Только одну тропу — к Неизвестному солдату — не сумел покрыть снег. По ней весь день и ночь шли люди. С окрестных сел и деревень, станций и поселков. Снимали шапки. Стояли в почетном карауле. Клали цветы. На шоссе замедляли бег автомашины, пассажиры выходили, чтобы почтить память безымянного бойца.

3 декабря в 11 часов 25 минут члены комиссии и молодые солдаты Таманской дивизии перенесли саркофаг, перевитый гвардейской лентой Славы, в траурную машину на шоссе. За ней выстроилась длинная вереница автомобилей с делегациями окрестных районов.

Последний путь Неизвестного солдата проходил там, где не ступала вражеская нога.

Встречные автомобили уступали путь траурному кортежу, а постовые милиционеры отдавали честь.

Все ближе Москва. И, глядя на мелькающие окрестности, люди, сопровождавшие останки героя, все сильней пытались представить себе, как выглядел Неизвестный солдат, как сражался и погиб, и невольно многие мысленно беседовали с ним…

Ты помнишь Ленинградское шоссе 1941 года? Из Москвы катили к фронту покрашенные в белый маскировочный цвет пушки, тягачи, грузовики, грохотали белые танки, шагала в маскхалатах пехота. Патрули с винтовками СВТ и красными повязками на рукавах проверяли документы. На обочинах шоссе притаились противотанковые батареи, вытянув седые дула на северо-запад… А навстречу ехали санитарные автофургоны; порой, заполняя шоссе от края до края, вопреки всем правилам уличного движения, шли угоняемые на восток стада… Ты помнишь, у баррикад и «ежей» машины замедляли бег, проезжая в узкий проход, оставленный для транспорта?.. Может быть, ты шел тогда здесь в колонне пехоты, гарцевал на коне с эскадроном, видел грозное шоссе в смотровую щель своего танка или ехал в кузове грузовика, из которого раздавалась дружная песня: «Любимый город может спать спокойно»?

…Не узнать шоссе, солдат! За мостом через канал имени Москвы приютились доживающие свой век пяток избушек. Но там, где мерзла в снегах пехота, где белели пустыри и поля, на магистраль глядят восьми-девятиэтажные красавцы.

Станция метро «Речной вокзал»… Ты ездил, наверное, только до «Сокола»; мы продлили подземку в новые кварталы…

Фестивальная улица, парк Дружбы; его посадили молодые негры, индусы, англичане, бразильцы, немцы; да, и немцы…

Впереди — по бокам шоссе — у въезда на мост застыли на каменных постаментах два красноармейца. Высоко подняла над бегущими автомашинами свой автомат девушка в пилотке. Властно выбросил руку над шоссе боец в каске. «Стой! Ни шагу назад!» — приказывают они. Вихри студеной осени 1941 г. рвут бронзовые плащ-палатки… Бойцы шагнули вперед, они устремились навстречу врагу, охваченные твердой решимостью отстоять столицу. Но сегодня их властные жесты полны иного смысла. Они приветствуют тебя, не дрогнувшего в бою…

Это мост-монумент, мост имени Защитников Москвы.

А дальше — улицы-памятники Зои и Александра Космодемьянских, генерала Черняховского, Лизы Чайкиной, генерала Панфилова, Степана Супруна, Владимира Викторенко, Николая Острякова, площадь Марины Расковой.

Герои, погибшие за Москву, за Родину и воплотившиеся, как хорошо сказал поэт, в «строчки и другие долгие дела».

Под мостом — красно-желтый трамвай. Может быть, это твой старый знакомый? Уже более 30 лет бегает 23-й вдоль Ленинградского шоссе. Может быть, возил и тебя на работу, в гости и по воскресеньям в Покровско-Стрешнево?

12 часов 45 минут. Белорусский вокзал.

Летом 1941 г. площадь перед вокзалом зеленела от новых гимнастерок. С перрона доносилась медь оркестров, провожавших маршевые части. А здесь, на площади, тысячи красноармейцев ожидали погрузки. Одни пели и плясали в кругу под гармошку. Другие, задумчивые, молчаливые, сидели на вещмешках, глубоко затягиваясь махрой…

Сейчас все замерло на шумной площади. Тишина. Обнажились тысячи голов.

В начале улицы Горького траурная автомашина остановилась у пушечного щита. Гвардейцы-таманцы бережно перенесли саркофаг на артиллерийский лафет. На гроб, на каску тихо падали снежинки…

Далеко вдоль улицы, запруженной москвичами, вытянулись «газики» — 54 машины, 27 рядов, на сиденьях — 140 венков.

От ЦК КПСС.

От Совета Министров СССР.

От Президиума Верховного Совета СССР.

От Исполкома Моссовета.

От трудящихся Солнечногорского района.

От воинов гвардейской Таманской дивизии…

Сейчас… Сейчас начнется последний путь Неизвестного солдата по главной улице Москвы, за которую он отдал жизнь и которую, может быть, никогда не видел.

И вот траурный марш разорвал тишину.

Медленно поехали «газики» с венками… Скорость — три километра в час. Ветер развернул боевое знамя над гвардейским бронетранспортером, буксирующим лафет с гробом… Отпечатали первые железные шаги 20-летние часовые почетного караула по бокам саркофага…

Эшелон из Прошлого двигался по запруженной людьми улице Горького.

И казалось, бронзовый Горький у Белорусского вокзала, провожая долгим взглядом саркофаг, говорил:

«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!»

А на следующей площади агитатор-горлан Маяковский, встречая траурный кортеж, словно обращался к солдату и всем павшим: «Тише, товарищи, спите… Ваша подросток-страна с каждой весной ослепительней, крепнет, сильна и стройна…»

Склонив обнаженную голову перед безымянным сыном Отечества, бронзовый Пушкин, казалось, повторял проверенное временем предсказание: «К нему не зарастет народная тропа».