Наталья Павлищева - София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице

Но он сразу говорить не пожелал, речь повел пустую, ни о чем. Так тому и быть, пусть просто поговорит, душой отойдет, тогда важное сам скажет. Бабушка прекрасно понимала, что волнует внука, тут и гадать нечего – предстоящая женитьбы отца на латинянке.

Так и есть, немного погодя разговор об этом и пошел.

– К чем отцу латинянку брать, своих княжон да боярынь мало?

– Он, Ванюша, хорошо подумал, прежде чем свое согласие на сватовство давать. И правильно подумал.

Иван Молодой строптиво мотнул головой. Ведь понимал, что это так, но смириться не смог. Мария Ярославна знала, что разумом Господь внука не обидел, потому ему нужно еще раз все объяснить, чтобы умом понял отцову задумку.

Она вспомнила, как хитро поступил сам великий князь Иван Васильевич. Он всегда так: вроде и советовался со всеми, но мать точно знала, что все уж обдумал и все сам решил. А когда митрополит против такого брака возражать стал, несколькими доводами его возражения разбил, пришлось согласиться. Иван Васильевич советы собирал и высказаться всем важным людям давал, но потом свои мысли высказывал, и даже супротивные поражались тому, как же сами не додумались. В конце концов все соглашались с князем. И получалось, что противных нет. В этом тоже его сила.

Мария Ярославна решила так же поступить и с внуком. Начала толково объяснять.

Боярышень пригожих много, Русь всегда красавицами славилась. Но не ради пригожести князь новую жену берет. И родовитых княжон много, и таких, что детей родят, тоже. Но за каждой из них свои люди стоят. Марию Борисовну кто отравил?

Знала, что больно сыну такие рассуждения о матери слушать, но на то он и будущий князь, чтобы ради своей Земли через свою боль переступать.

За Марией Борисовной Тверь стояла, вот и отомстили свои же вороги. И так какую ни возьми, недаром князья себе женок издали привозили, чтоб всем чужие были.

Но это не все. Латинянка та не просто знатного рода, она ведь внучка византийского императора, значит, над всеми княжнами и боярышнями на две головы выше стоять будет.

– Вот этого и боюсь, – дернул головой Иван Молодой.

– Над княжнами да боярышнями, – повторила бабка, – но не над князем, тобой и мной тоже. Она женкой будет второй, дети вперед тебя к престолу не подступят, а вот то, что византийская царевна в княгинях ходит, отцу твоему подспорье перед другими князьями, он с императорской кровью породнится. Великий князь старается Москву над остальными княжествами поставить, а такая женка будет в помощь.

– И отца в латинство тянуть станет!

Мария Ярославна нахмурилась:

– Худо об отце думаешь. Он в вере крепок, ни жена, никто другой никуда не перетянет, наоборот, только укрепит. К тому же сумеет ли ромейка власть над князем взять? И отзываются о ней хорошо, дьяк Василий Саввич Мамырев Федору Курицыну еще из Рима доброе о царевне писал: мол, сирота она, давно у папы римского из милости живет. Знаешь, каково оно – из милости жить? Я знаю, мы в Твери меньше года жили, и дед твой князь Борис добр был, очень уж отец твой ему понравился, все хотел своим сыном назвать и славу великую предрекал. Но все одно – из милости жили, а хлеб милостыни горек. И мачеха твоя будущая, такого хлебушка вкусив, княжеский ценить будет.

Иван Молодой только плечом дернул. Мария Ярославна вздохнула украдкой: весь в отца. Этот внук любимый не потому, что старший, у младшей дочери Анны тоже мальчишки один другого лучше, но Иван Молодой повторил Ивана Старшего, княгиня видела перед собой сына в детском возрасте. Раньше так хотелось тетешкать, наблюдать, как в детские игры играет, как взрослеет, превращаясь из мальца в юношу, но, видно, не судьба. У старших княжичей не бывает долгого детства, это братья Ивана Васильевича могли в игры играть, он сам встал подле отца в восемь, а стал соправителем в двенадцать поневоле, но решил, что и Иван Молодой также должен.

Зря бабушка надеялась внуку сказки рассказывать, Иван Васильевич рано приобщил единственного сына к своим делам, назвал соправителем. И хотя Иван Молодой без отцова согласия и шагу не делал, все же бояр с собой считаться заставил. Ему пятнадцатый год, женить уж пора, а тут мачеха это ромейка. Что-то волновалось внутри у парня, неспокойно было. Оправдывался тем, что она латинской веры, мол, докука в Москве будет, а в действительности беспокойно было как-то иначе. Будущих младших братьев не боялся, он уже великий князь, а вот мачеху… Объяснить не мог, откуда это предчувствие беды.

Но бабушке ничего говорить не стал. Негоже мужчине к женскому плечу в слезах прислоняться. Приедет царевна, там видно будет, что за сиротку Иван Фрязин великому князю высватал.

Зоя тоже размышляла о своей миссии. Почему именно этой иконой благословил ее старец в Риме, почему именно в день Софии и после молитвы к ней прекратилась буря?

Почему столько раз срывались ее возможные браки, чтобы сейчас вдруг забросить в далекую Московию? Чем Московия отличается от всех других стран? Почему именно она выбрана в невесты московскому правителю, разве там мало своих девушек?

Почему византийская царевна должна стать правительницей Московии и какой правительницей она должна стать?

Результатом размышлений явилось неожиданное решение. Неожиданное для остальных, но только не для самой Зои.

К Мамыреву бочком подошла Настена. Девушка служила ему еще в Москве верой и правдой, с собой взял в надежде, что к будущей княгине пристроит, поскольку Настена языки знала, у нее отец купцом был, а сестра за Фрязиным замужем. Настена умная, сама пристроилась и теперь опекала царевну, как наседка цыпленка. После того как Никиша рассказал о попытке Ивана Фрязина подкупить его, усомнился Мамырев и в Настене тоже. Вдруг Никишу не удалось подкупить, а Настену удалось? Прогнала же она от себя Никишу… Нет, с этой ловкой девкой надо ухо востро держать.

– Василий Саввич, царевна с тобой говорить хочет, но так, чтоб остальные не слышали.

– С чего это? – подивился дьяк, настороженно косясь на Настену.

Та на сомнения и внимания не обратила, добавив:

– Только чтоб Иван Фрязин не знал. И присмотрщик папский тоже.

Дьяк Мамырев кивнул:

– Пусть скажет когда.

Настена быстрая, ловкая в делах, но у дьяка подозрения, что девка Фрязину служит тайно, ему все слова царевны передает.

Настена словно подслушала его мысли, сама вдруг посоветовала:

– Василий Саввич, ты бы Фрязина этого поостерегся.

– Чего это? – подозрительно прищурился дьяк. Кто ее знает эту девку, вдруг хитра не в меру?

– Скользкий он. И болтливый очень, обещания раздает и себя ставит так, словно от него что зависит. Только не верь ему, ничего он не может, разве только языком молоть.

– Так ведь и зависит. Что-то ты на своего хозяина больно сердита. Обидел, что ль?