Наталья Павлищева - София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице

В Москву въехали 26 марта в двойной праздник – Гавриила Архангела и Святую Пасху, а потому колокольный перезвон услышали еще перед посадом. Мастер удивился и самому звону, и тому, как истово крестится Толбузин. По пути он уже кое-что успел понять, много поживший и много повидавший Аристотель Фиораванти понял, что его умению в Москве найдется достойное применение.

Поставить главный собор государства, в котором столь искренне верят, может ли быть достойней задача? Руки чесались приступить к работе, мастер истосковался по настоящему делу, а потому… Москвичи были несказанно удивлены, когда приехавший фрязин, как называли всех итальянцев, вылез посреди площади из кареты и отправился осматривать останки разрушенных стен Успенского собора.

За итальянцем последовал Семен Толбузин, пытаясь убедить странного гостя, что сначала не мешало бы вымыться с дороги, отдохнуть, потом попросить встречи с великим князем, а уж тогда что-то осматривать.

– Стены-то никуда не денутся. Все, что могло упасть, уже упало или разобрано.

Фиораванти отмахнулся от посла:

– Прежде чем соглашаться на такую работу, я должен осмотреть предыдущую, чтобы понять, почему рухнуло.

Он постукивал, поглаживал, похлопывал оставшиеся кирпичи, кивал или качал головой… Москвичи следовали за странным иностранцем уже толпой, но мастер не обращал ни них ни малейшего внимания. С каждым шагом и движением у него росла уверенность в том, что справится, и восторг перед грандиозностью задачи. Он был готов принять предложение великого князя, не торгуясь. Хорошо, что договор заключил еще в Венеции…

Ивану Васильевичу донесли о приезде венецианского мастера и о том, что Фиораванти ощупывает стены вместо отдыха. Князь хохотнул:

– Доброго мастера София Фоминична посоветовала. Ежели он первым делом своей будущей работой заинтересовался, значит, ею живет. Это хорошо.

Они подружились, Иван Васильевич был готов платить Фиораванти любые деньги не только за строительство или наведение мостов, не только за литье пушек, производство кирпичей или чертежи будущего Кремля, но и за умные беседы. Мастер много повидал и многое знал и своими знаниями и мыслями щедро делился.

София тоже радовалась приезду Фиораванти. Она ходила уже совсем круглая, переваливаясь уточкой, потому даже поговорить толком не удалось, но уже то, что муж доволен, грело сердце и ей.

Фиораванти поразил москвичей и великого князя не только тем, что, едва ступив в Кремль, бросился осматривать место будущей работы, но и тем, как быстро и ловко разрушил остатки строения. Венецианец использовал обыкновенный таран, но для этого пришлось разобрать внутреннюю деревянную церковь, выдержавшую прежнее разрушение собора, и перенести на время мощи святых и захоронения. Князь согласился на такое невиданное действо, чем вызвал сильнейшее недовольство митрополита.

Великий князь пришел понаблюдать за тем, как разваливают остатки стен. Мастер, с головой уйдя в работу, не замечал присутствия государя. Дьяк Курицын хотел было позвать Фиораванти, но Иван Васильевич сделал знак, чтобы не мешал:

– Он тут главный, он работает, а мы глазеем.

Дьяк один из немногих знал об откровенной беседе правителя с приглашенным мастером, потому как сам переводил. Иван Васильевич сначала долго выпытывал о том, что и почему строил Фиораванти в Италии, что хотел бы строить, что умеет и о чем мечтает. Трудно говорить о мечтах человеку на шестидесятом году жизни, но Фиораванти так истосковался по настоящей работе, которая осталась бы на века, что выложил все Ивану Васильевичу как на исповеди.

Под строгим, внимательным взглядом темных глаз мастер не стал юлить или преувеличивать, честно рассказал о неудачах, о том, что хорошо умеет и о чем мечтает.

Они нашли друг друга – величественный заказчик и гениальный исполнитель.

Во время третьей беседы Иван Васильевич откровенно признался итальянцу, что желает построить не просто собор, а средоточие новой духовной власти. Константинополь пал, Москва осталась не просто единственным оплотом православия, но последней надеждой, единственным оплотом истинного православия, незамутненного соглашательством с Римом. Собор должен показать, что это так, а для того быть похожим на великолепный Успенский собор Владимира и одновременно превосходить его.

Удивительная задача не для Фиораванти-строителя, но для Фиораванти-католика. Католику предстояло построить православный храм, который символизировал бы величие веры и самодостаточность государства, которое в Риме мечтали бы подчинить духовно!

Но мастер с воодушевлением взялся за дело.

Для начала он пожелал увидеть то, на что должен быть похож будущий собор. Иван Васильевич с готовностью отправил Фиораванти во Владимир. Поведение итальянца во Владимире князя немало позабавило.

Вечером, навестив жену, он со смешком рассказывал, что во Владимире мастер не просто похвалил умение русских зодчих, возводивших собор, но объявил, что это «наши строили».

– Ты скажи ему при случае, что фрязинов во Владимире до него никогда не видали. Или он нашими русских зовет?

Но София Фоминична не скоро сумела поговорить с приглашенным мастером, у нее были свои заботы, она на сносях…

Второй ребенок родился через два месяца после Пасхи. Это снова была дочь, которую назвали Феодосией. Радоваться бы, София и радовалась, хотя очень ждала сына.

Фиораванти, сам того не ожидая, помог Софии пережить эту «неудачу». То, что творилось на площади, где сначала невиданным способом разрушали стены прежнего собора, потом копали глубокие, куда глубже обычного, рвы под фундамент, забивали огромные сваи, отвлекло всех от рождения княжны и от самой княгини.

Осенью Иван Васильевич ушел в Новгород, нет, не войной, напротив, пошел суд рядить, как полагается государю. Фиораванти взял с собой, все равно зимой строительство невозможно, а в походе мастер пригодился – он построил наплавной мост через Волхов и следил за артиллерией.

А София снова носила ребенка и, конечно, снова мечтала о сыне…

В мае наконец на крепком фундаменте начали возводить стены. Все лето росли стены, рос и живот Софии. Она по-прежнему старалась не показываться на людях, Иван Васильевич приходил к супруге поговорить, да и то изредка, но София понимала, что надо вытерпеть и это. Присказка была одна:

– Ничего, вот рожу сыновей, тогда все и изменится.

Прикладывала руку к животу, вопрошала:

– Как ты там, родной?

И не было заботы важней, чем выносить вот это дитя.

Ей бы носить еще месяц, на Константина и Елену должна родить, Константином в честь деда-императора и назвали бы. Но ночью вдруг скрутила неведомая боль все внутри, заставив застонать. На схватки не похоже, да и рано. София испуганно терпела, покусав губы до крови, гладила живот, успокаивая дите и себя, но получалось плохо, ребенок рвался наружу.