Коллектив авторов - История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II

Вторая мировая война внесла глубокие изменения в облик и состав российской эмиграции. Большинство довоенных политических организаций просто исчезли или численно сократились до микроскопических размеров. Прекратил существовать как всезарубежное объединение РОВС. В целом сохранились отдельные монархические группы и осколки былого левого лагеря вокруг «Социалистического Вестника» и Лиги борьбы за народную свободу. Но, самое главное – изменился духовно-политический строй эмиграции.

Вторая волна принесла не только опыт «подсоветской» жизни, энергию борьбы и молодость – она принесла с собой в Зарубежье и те глубокие болезни, которыми коммунизм и террор заразили русское общество на родине. Души новых изгнанников были искажены многими недугами. Первым из них был дух идеологизма. Всесильность коммунистов в СССР на уровне подсознания убеждала, что идеологию можно победить только идеологией. То, что для самих большевиков коммунистическая доктрина давным-давно перестала быть непререкаемым догматом, а превратилась в оружие пропаганды, в средство для удержания власти «любой ценой», понимали плохо. Эмигранты неустанно разрабатывали антикоммунистические теории, но вокруг каждой из этих теорий складывался только небольшой круг единомышленников, непримиримых не только к большевизму, но и к сторонникам иных антибольшевицких идеологий. Смещение буквально на несколько градусов на политической шкале делало русских людей не только разными сторонами политической дискуссии, но и личными врагами.

В этом состоял второй советский недуг – нетерпимость к инакомыслию. Тоталитарный строй сознания, закрытость к относительной правоте иного мнения, трезвость в отношении ограниченности твоих собственных убеждений – все эти непременные условия здорового человеческого сотрудничества были развеяны ветром большевизма в душах подсоветских людей. Оставались жесткость и нетерпимость.

Эта жесткость и нетерпимость проистекала из третьего недуга – потери веры и здоровой религиозной интуиции. Изгнанники второй волны совершенно не были богоборцами, многие из них на умозрительном уровне соглашались с необходимостью и полезностью присутствия веры в жизни, но сами утратили церковность, христианское сознание. Даже в тех случаях, когда вера сохранялась или возвращалась, она возвращалась на уровне православно-русского (для русских людей) церковного обряда, принадлежности «своей» общине. Глубокой умной веры, нравственной христианской рефлексии, характерной для большинства общественных деятелей первой волны – Струве, Бердяева, Лосского, Левицкого, – в них не было. Их советское образование и жизнь были внецерковными и уж, тем более, – вне богословскими.

Отсюда вытекал следующий недуг – уникальность, бесценность человеческой личности, не сводимой ни к каким земным корпорациям – класса, нации и т. п. – многими эмигрантами второй волны плохо сознавалась. Большевицкий классовый подход, равно как и европейский национализм, отравили их духом главенства общих интересов над частными, представлением о человеке, как о средстве для реализации политической доктрины, а не о доктрине, как средстве для освобождения человека. В пределе целью виделось не столько общество свободных людей, сколько общество, «правильно» организованное на основании той или иной идеи – социалистической, имперской, монархической у русских, националистической – у иных народов России. Мертвящий дух большевицкого тоталитаризма очень ощущался в этом подсознательном подходе к человеку как к средству для обретения «светлого будущего»

Столь понятная для англосаксонского общества мысль, что в случае угрозы свободе и достоинству человека все люди должны объединить свои усилия в защите своей и своего ближнего свободы и достоинство, права на разномыслие и, уже восстановив свободу, позволить себе роскошь идейной борьбы друг с другом, – эта мысль русскими эмигрантами второй волны вовсе не принималась. В СССР было иначе. Там боролись за «чистоту рядов» против любых уклонов. Так же надо было действовать и в борьбе против СССР – за Россию, были убеждены многие.

Наконец, и чисто политический контекст послевоенного мира был против политической русской эмиграции, хотя объективно холодная война давала русским антикоммунистам сильнейшего и заинтересованного в них союзника – западные демократии, США, НАТО. Но вся беда была в том, что большая часть политически активной эмиграции и первой и второй волны в послевоенной Европе была замарана сотрудничеством (коллаборационизмом) с нацистско-фашистскими режимами. Если коммунистический СССР отличался от нацистской Германии не более, чем южный полюс разнится от северного (слова Черчилля), то англосаксонские демократии отличались от тоталитарной Германии действительно кардинально. «Сессии парламента не менее сильное оружие в войне с нацизмом, – повторял Черчилль, – чем флот и «спитфайеры»». В демократической Европе победившей антигитлеровской коалиции, заплатившей за победу миллионами жизней и безмерными страданиями сотен миллионов людей, вчерашние пособники тоталитарного агрессора не просто выносились на периферию общественной жизни – они преследовались и по закону и даже без закона. В одной Италии в 1944–1946 гг. антифашисты безнаказанно убили несколько десятков тысяч своих политических противников, прибегая к простому самосуду (позднее об этих постыдных бессудных расправах предпочитали не вспоминать). Дух послевоенной Европы, США, британских доминионов был враждебен вчерашним власовцам и прочим хиви , а сами власовцы вовсе не стыдились своего выбора, не раскаивались в нём, хотя в глубине души и понимали, что их нравственный выбор был далеко не безупречен. Это понимание уязвимости собственного выбора и слабости своего положения в победившем нацизм мире ожесточало беженцев и против приютивших их стран, и в отношениях друг с другом.

Политическая карта эмигрантских группировок послевоенной Европы была очень пестрой. Появились десятки, часто карликовых, партий и объединений. Все они, как правило, находились в состоянии беспрерывной конфронтации между собой. Например, в одном лагере Парш насчитывалось среди ди-пи шесть политических партий: монархисты, солидаристы (НТС), власовцы, казаки, демократы и социалисты.

После 10 лет подпольного существования в Германии, в 1948 г. публично заявил о себе НТС (половина членов его Совета были недавними узниками нацистских концлагерей). Появилось пять конкурирующих одно с другим власовских объединений. Долговечным оказался только молодежный «Союз борьбы за освобождение народов России (СБОНР)», ставший в политическом спектре левее НТС. Союз отмежевался от Белого движения, называя себя преемником «кронштадтцев», и сблизился с социалистами старой эмиграции. Позднее СБОНР обосновался в Канаде.