Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914

В Германии был Маркс, Франция прославилась революцией и Коммуной. Социализм во Франции был в большей мере духовный, но в силу фракционности менее фундаментальный и менее авторитетный, чем в Германии. Марксистской матрицей служила Французская рабочая партия, основанная в 1879 году Жюлем Гедом, консультировавшимся с Марксом и Энгельсом. Через два года Поль Бруссе отпочковался и организовал «поссибилистов», полагая, что освобождение рабочих возможно и без революции. Эдуард Вайян, наследник коммунаров-бланкистов, возглавил самостоятельную социалистическую революционную партию, от которой отделилось экстремистское крыло, назвавшееся «аллеманистами» по имени его лидера Жана Аллемана. Гед оставался самопровозглашенным хранителем марксистского учения, неустанно выступая против отступничества и ложных идолов. У Геда были длинные черные волосы, ниспадавшие почти до плеч, продолговатое лицо Иисуса Христа, дидактический длинный нос с пенсне, и всем своим обликом он напоминал страстного борца за веру, в данном случае за веру в необходимость неустанной борьбы против капиталистической системы. «Торквемада в очках» 26– назвал его один современник, а Золя отметил его «особенно эмоциональную манеру жестикулировать и непреходящий кашель». Все помыслы Геда были только о революции, и он считал непозволительным любое сотрудничество с вражескими классами. Он был «импоссибилистом». Гед принадлежал к категории марксистов, одержимых предвидением катастрофы. Человечество, поглощенное материалистическими интересами, деградирует. Если промедлить, то социализм может наступить слишком поздно для его спасения. «Что мы, социалисты, можем сделать с деградированным человечеством? 27– задавался он таким сакраментальным вопросом во время разбирательств дела Дрейфуса. – Мы придем слишком поздно. Человеческий материал разложится, когда наступит время для строительства нашего нового дома».

В 1893 году социалисты во Франции, как и в Бельгии, одержали впечатляющую победу на выборах. Свыше полумиллиона избирателей отдали свои голоса за тридцать семь депутатов палаты. Самым выдающимся среди них был тридцатичетырехлетний Жан Жорес, завоевавший популярность по всей Франции как радетель забастовщиков коммуны Кармо в своем родном крае Тарн. Шахтеры Кармо, уже давно конфликтовавшие с работодателями, в 1892 году избрали мэром секретаря своего профсоюза, социалиста, которого компания уволила за непослушание: хозяева отказались предоставлять ему время для исполнения политических функций, и ему приходилось самовольно отлучаться по делам. Шахтеры расценили увольнение своего лидера как оскорбление, нанесенное и им, и завоеваниям революции. Когда шахтеры в знак протеста объявили забастовку, Жорес, бывший профессор философии, стал их советником, вождем и оратором  28. Его оппонент, маркиз де Солаж, хозяин Кармо, владелец шахт, стекольного завода, лесоповалов, имевший титул и депутатское место в парламенте, был воплощением капитализма, и с ним Жорес вел нескончаемую войну во время забастовок и выборов почти всю жизнь. Сам Жорес стал депутатом как кандидат Французской рабочей партии, избранный от округа Кармо.

Приземистый и увесистый, эдакий «пышущий здоровьем кариатид» с «веселым и насмешливым лицом» всем своим видом доказывал, что родился на солнечном юге. «Все ему было чрезвычайно интересно, все его возбуждало», – говорил о нем Вандервельде. Обладая командным голосом, незаурядным интеллектом, полемическим даром, неуемной энергией и энтузиазмом, он был прирожденным лидером. Когда Жорес говорил, он пребывал в постоянном движении, голова с густой бородой откидывалась назад, тело рвалось вперед, а короткие руки то взмывали вверх, то падали вниз. «Казалось, плечи вздрагивали и колени подгибались под тяжестью обуревавших его идей и мыслей, когда он всю силу своего интеллекта и убеждений обращал в слова, которые должны были вести людей, веривших ему, в лучшее будущее». Казалось, что в нем слились воедино земная твердь и бушевание огня. Послушать его речи приходили даже политические оппоненты, подобно тому, как театралы шли посмотреть игру Муне-Сюлли в трагедиях Расина. Когда за обедом он начинал рассказывать об астрономии, вспоминал один из гостей, «перед нами будто расступались стены, и мы окунались в вечность»: «Женщины забывали попудрить свои личики, мужчины – закурить, а слуги – пойти поужинать». Реми де Гурмон говорил: «Жорес думает своей бородой». Но вряд ли кто-либо еще тогда был способен столь ясно излагать свои мысли, как человек, написавший Les Preuves , «Доказательства», и учившийся в юности в Эколь нормаль. Хотя у французских социалистов не было постоянного вождя, поскольку они постоянно разделялись, объединялись и снова разъединялись, Жорес, постепенно сменив Геда, стал признанным лидером.

Он был истинным социалистом, не в смысле следования доктрине, а в смысле верности идее и цели. Он верил в изначальную доброту человека, в то, что общество тоже должно быть добродетельное, и за это надо бороться каждодневно, всеми доступными средствами, но с учетом реальностей. Он вел эту борьбу повсюду, где только можно: во время волнений в Фурми и Кармо, по поводу lois scélérates  [146] «Злодейских законов» ( фр .). , налогообложения, дела Дрейфуса. Его социализм не проистекал из поучений Маркса. Он, как объяснял сам Жорес, был «продуктом истории, нескончаемых и вековечных страданий». Текст его латинской докторской диссертации был посвящен исследованию источников германского социализма, начиная с Лютера: De primis socialismi germanici lineamentis apud Lutherum, Kant, Fichte et Hegel . Впервые его избрали в палату депутатов в 1885 году как республиканца. Тогда ему было двадцать шесть лет и он был самым молодым членом парламента. Потом он разочаровался в политике и вернулся в науку профессором университета в Тулузе, где его лекции приобрели такую популярность, что на них приходили и рабочие, и мелкобуржуазные горожане, и студенты, и преподаватели. Волнения рабочих в Тулузе и Тарне заставили его снова заняться общественно-политической деятельностью, и в 1890 году он объявил себя социалистом. Эдуард Вайян однажды сказал, что для Жореса годилась любая революция, но это не так  29. У Жореса было свое и четкое представление о революции: для него она означала завоевание, а не свержение государства. Его марксизм был текуч, подвижен. Жорес был и патриотом и интернационалистом и верил в индивидуальную свободу так же убежденно, как и в коллективизм. «Мы, социалисты, тоже свободолюбивы, и мы тоже выступаем против любых внешних ограничений», – говорил он. Для нас неприемлемо, если в социалистическом обществе будущего человек не сможет вольно «гулять, петь и общаться». Он отвергал марксистскую концепцию буржуазного общества, в котором нет места для рабочего класса. Он видел в рабочем классе не постороннего пришельца, ждущего у дверей, когда наступит его время властвовать, а активного участника, нуждающегося в среднем классе как в союзнике для реформирования общества в соответствии с социалистическими идеями.