Джаред Даймонд - Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке

Малочисленные народности придают гораздо меньше значения отвержению мира, спасению и жизни после смерти, чем большие, более сложно организованные и сравнительно недавно возникшие сообщества. Для этого имеются по крайней мере три причины. Во-первых, возросли социальная стратификация и неравенство — от эгалитарных традиционных сообществ мы перешли к большим и сложным обществам с их королями и знатью, элитами и богачами, сильно дифференцированными кланами, члены которых так отличаются от массы бедных крестьян и рабочих. Если все вокруг страдают так же, как и вы, то нет нужды объяснять несправедливость, нет видимого примера более благополучной жизни, к которой можно стремиться. Однако тот факт, что некоторые люди живут гораздо лучше вас и при этом могут вас угнетать, требует объяснения и утешения, которые религия и предлагает.

Вторую причину того, что для крупных сложных обществ в большей мере важны такие функции религии, как утешение и обещание загробной жизни, демонстрируют археологические и этнографические данные: жизнь людей и в самом деле стала тяжелее, когда они из охотников-собирателей превратились в земледельцев и собрались в большие общества. С переходом к сельскому хозяйству средняя продолжительность рабочего дня увеличилась, питание ухудшилось, инфекционные заболевания и телесное изнурение стали более распространенными, а продолжительность жизни уменьшилась. Условия жизни продолжали ухудшаться для пролетариата во время промышленной революции, когда рабочий день стал еще длиннее, а гигиена, здравоохранение и возможность развлечений еще больше деградировали. Наконец, как мы увидим ниже, сложные густонаселенные общества создали более формализованные этические правила, более дифференцированное разделение добра и зла, и, соответственно, на первый план вышла проблема теодицеи: почему, если вы живете добродетельно и подчиняетесь законам, нарушителям законов и остальному миру сходит с рук несправедливость в отношении вас?

Все три эти причины объясняют, почему утешительные функции религии становятся важнее в наиболее населенных и сравнительно недавно возникших обществах: дело просто в том, что эти общества обрушивают на нас больше неприятностей, по поводу которых мы и жаждем утешения. Такая роль религии помогает объяснить часто наблюдаемое явление: несчастья делают людей более религиозными, а беднейшие слои населения и регионы—более религиозными, чем богатые, потому что им требуется больше утешения. Сегодня страны, 80-99% населения которых считает религию важной частью своей повседневной жизни, имеют валовой внутренний продукт на душу населения ниже 10,000 долларов; в странах, где валовой внутренний продукт на душу населения превышает 30,000 долларов, доля религиозных людей составляет 17-43%. (Это не объясняет высокого уровня религиозности в богатых Соединенных Штатах, что я буду обсуждать ниже.) Даже в самих Соединенных Штатах больше церквей и больше их посещаемость в бедных районах, чем в богатых, несмотря на то, что в последних имеется больше ресурсов для строительства церквей и у жителей больше свободного времени для их посещения. В американском обществе наибольшая приверженность к религии и наиболее радикальные течения внутри христианства характерны как раз для самых маргинальных, ущемленных социальных групп.

На первый взгляд может показаться удивительным, что религия сохраняет свои позиции или даже распространяется в современном мире, несмотря на усиление двух уже упоминавшихся факторов, подрывающих ее: перехода функции изначального объяснения мира к науке и развития технологий и эффективных социальных институтов, снижающих уровень опасностей, лежащих вне нашего контроля (именно в попытке противостоять им человек традиционно обращался к молитве). То, что религия не проявляет признаков умирания, может быть следствием нашего упорного поиска “смысла жизни”. Мы, люди, постоянно ищем смысл в жизни, которая иначе может показаться бессмысленной, бесцельной, эфемерной в мире, полном непредсказуемых несчастий. На первое место здесь выходит наука, но она как раз говорит, что поиски “смысла” не имеют смысла, что наша жизнь и в самом деле бессмысленна, бесцельна, эфемерна; но мы боимся оказаться всего лишь наборами генов, мерой успеха которых является просто самовоспроизводство.

Некоторые атеисты утверждают, что проблемы теодицеи не существует, а понятия добра и зла — чисто человеческие изобретения; если рак или автомобильная катастрофа убивают X и Y , а не A и B , то это дело случая; жизни после смерти не существует, и даже если вы страдали или подвергались жестокому обращению здесь на земле, вы не получите никакого воздаяния на том свете. Вы возразите атеистам: “Мне не нравится такое слышать, признайтесь, что это неверно, покажите мне, что наука найдет собственный способ определить смысл жизни”, но ответ будет таким: “Ваше требование бессмысленно, вы должны перерасти его, перестать искать смысл жизни, поскольку такового не существует; просто, как сказал однажды Дональд Рамсфельд по поводу случаев мародерства в Ираке, «так получилось»”.

Однако у нас все еще остается наш старый добрый мозг, по-прежнему жаждущий смысла. Несколько миллионов лет эволюционной истории говорят нам: “Даже если это правда, она мне не нравится, и я не собираюсь в нее верить; если наука не обеспечит мне смысла жизни, я поищу его в религии”. Возможно, это и есть значимый фактор живучести и даже усиления влияния религии в этом столетии, характеризующемся ростом науки и технологии. Это может составлять часть — безусловно, не все, но часть — объяснения того, почему Соединенные Штаты, страна с наиболее высоким научным и технологическим потенциалом, оказывается также и самой религиозной среди богатых стран западного мира. Другой частью объяснения может оказаться больший, чем в Европе, разрыв между богатыми и бедными.

Остающиеся четыре особенности религии, которые я собираюсь обсудить: упорядоченная иерархия, проповедь политической покорности, регулирование поведения в отношении чужаков с помощью формального морального кодекса и оправдание войн, — не были свойственны малочисленным сообществам и появились с возникновением вождеств и государств, а в современных светских обществах эти особенности "постепенно снова теряют значение. Определяющей чертой современных религий является упорядоченная иерархия, которую мы рассматриваем как нечто само собой разумеющееся. Большинство современных религий имеет профессиональных священнослужителей — раввинов, священников, имамов, которые или получают заработную плату, или обеспечиваются предметами первой необходимости. Современные религии также имеют церкви (храмы, синагоги, мечети и т.д.). В пределах каждого вероисповедания все его церкви пользуются одними и теми же священными книгами (Библией, Торой, Кораном и т.д.), практикуют одни и те же обряды, одни и те же формы изобразительного искусства, музыки, архитектуры и одеяний. Католик из Лос-Анджелеса, приехав в Нью-Йорк, может посетить воскресную мессу в нью-йоркской католической церкви и найти там все знакомые особенности. В малочисленных сообществах, с другой стороны, подобные признаки или не формализованы (обряды, искусство, музыка, одежда), или отсутствуют вовсе (профессиональные священнослужители, храмы, священные книги). Хотя в традиционных общинах могут существовать шаманы, получающие плату или дары, шаман все же не является профессионалом, зарабатывающим на жизнь исключительно отправлением обрядов; ему приходится охотиться, заниматься собирательством или выращивать урожай так же, как и всем работоспособным взрослым из их группы или племени.