Джаред Даймонд - Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке

Когнитивный контроль у билингв особенно эффективен. Люди, владеющие единственным языком, услышав слово, сопоставляют его со своим одноязычным словарным запасом; произнося слово, они тоже извлекают его из единственного имеющегося у них хранилища. Однако билингвы хранят свои словарные запасы порознь. Каждый раз, услышав произнесенное слово, билингва должен немедленно определить, по какому из двух наборов правил он должен интерпретировать услышанное. Например, человек, владеющий испанским и итальянским языками, хранит информацию о том, что звуки b-u-rr-o по-испански означают “осел”, а по-итальянски — “сливочное масло”. Каждый раз, когда билингва хочет что-то сказать, он должен вызвать из памяти слово языка, на котором ведется разговор, а не другого. Полилингвам, участвующим в групповой беседе на разных языках (например, продавцам скандинавских магазинов), приходится переключаться с одного набора правил на другой каждые несколько минут, а то и чаще.

В особой важности когнитивного контроля для тех, кто владеет несколькими языками, я убедился однажды в результате моего собственного огорчительного промаха. К моменту, когда я в 1979 году отправился на работу в Индонезию и начал изучать индонезийский язык, мне уже приходилось подолгу жить в Германии, Перу и Папуа — Новой Гвинее; я вполне справлялся с немецким, испанским и ток-писин и не путал эти языки друг с другом и с английским. Я также изучал некоторые другие языки (особенно русский), хотя никогда не жил в странах, где на них говорят, достаточно долго, чтобы приобрести опыт длительных бесед. Когда я начал разговаривать со своими индонезийскими друзьями, я был поражен, обнаружив, что, пытаясь выговорить индонезийское слово, я часто произносил русское слово с тем же значением, несмотря на то что индонезийский и русский языки совершенно между собой не связаны. Я явно научился помещать английский, немецкий, испанский и ток-писин в четыре различные ячейки, но оставалась еще одна недифференцированная ячейка, которую можно было бы назвать “какой-то язык, но не английский, не немецкий, не испанский и не ток-писин”. Только проведя в Индонезии некоторое время, я смог изолировать запас русских слов, чтобы те не выскакивали из памяти помимо моей воли и не проскальзывали в мои разговоры на индонезийском.

Короче говоря, владеющие двумя или несколькими языками постоянно и неосознанно практикуются в исполнительной функции. Они вынуждены прибегать к когнитивному контролю, когда говорят, думают, слушают других людей, то есть всегда, пока бодрствуют. Мы знаем, что в спорте, в искусстве, в других областях достижения повышаются в результате постоянных упражнений. Каковы же навыки, которые улучшает практика многоязычия? Развивает ли двуязычие только специфическое умение переключаться с языка на язык или он полезен и в более общем плане?

В ходе недавних исследований использовались тесты, позволяющие ответить на этот вопрос: сравнивались навыки решения задач у билингв и монолингв, от трехлетних детей до восьмидесятилетних стариков. Общее заключение сводится к тому, что во всех возрастах двуязычие дает преимущество только при решении специфических задач. Однако это широкий класс задач: такие, в которых содержатся сбивающие с толку непредсказуемые изменения правил, или же обманчивые и несущественные, но очевидные подсказки, которые нужно игнорировать. Например, детям показывали серию карточек с изображением кролика или лодки красного или синего цвета; на некоторых карточках была золотая звезда. Если в наборе была карточка со звездой, то дети должны были сортировать карточки по цвету; если звезды не было, сортировать нужно было по изображенным предметам. Задача повторялась раз за разом. Монолингвы и билингвы с равным успехом справлялись с заданием, пока правило оставалось неизменным от попытки к попытке (например, приходилось снова и снова сортировать по цвету), но монолингвы сталкивались с гораздо большими трудностями, чем билингвы, когда правило менялось.

Вот другой пример теста. В левой части экрана компьютера вспыхивал красный квадрат или в правой части экрана — синий. На клавиатуре имелись красная и синяя кнопки; ребенок должен был нажать кнопку того же цвета, что и квадрат. Если красная кнопка располагалась слева, а синяя — справа на клавиатуре (то есть в том же относительном положении, что и вспыхивающие на экране квадраты), то и монолингвы, и билингвы справлялись одинаково хорошо. Однако если положение цветов менялось (красная кнопка оставалась слева, но на левой половине экрана вдруг вспыхивал синий квадрат), то билингвы показывали лучшие результаты, чем монолингвы.

До начала этих тестов предполагалось, что подобное преимущество двуязычных детей при решении задач с внезапно изменяющимися правилами или другими сбивающими с толку элементами проявляется только в случае вербальных сигналов. Однако преимущество проявилось и при невербальных сигналах, касающихся пространственного расположения, цвета или количества (как в описанных выше примерах). Впрочем, это вовсе не означает, что двуязычные превосходят одноязычных во всем: обе группы одинаково хорошо справляются с заданиями, в которых не изменяются правила и в которых нет обманных ловушек. Тем не менее в реальной жизни бывает множество случаев, когда человек получает недостоверную информацию или сталкивается с внезапным изменением правил игры. Если превосходство билингв над монолингвами в тестах могло бы распространяться и на реальные ситуации, это давало бы билингвам существенное преимущество в жизни.

Интересным частным случаем таких сравнительных тестов стали недавние исследования младенцев. Может показаться бессмысленной или невозможной попытка тестирования “двуязычных младенцев”: младенцы еще не умеют говорить ни на одном языке, их нельзя попросить сортировать карточки или нажимать на кнопки. На самом деле очень маленькие дети приобретают способность различать речь задолго до того, как пытаются заговорить сами. Эту способность детей вполне можно исследовать, наблюдая за тем, могут ли они научиться реагировать по-разному на разные звуки. Оказывается, новорожденные, которые еще не слышали ни одного языка, могут различать многие гласные и согласные, встречающиеся в том или ином языке, независимо от того, родной он для них или нет (родного они тоже еще не слышали, не считая времени, когда находились в материнской утробе). В течение первого года жизни, постоянно слыша речь окружающих, они теряют эту свою исходную способность распознавать несвойственные их родному языку особенности произношения, зато начинают лучше различать то, что характерно для родного языка. Например, в английском языке существует различие между двумя согласными звуками — “л” и “р”, а в японском — нет; поэтому для носителей английского языка произношение японца, говорящего по-английски, кажется неправильным: вместо lots of luck [20](“лотс оф лак”) он говорит rots of ruck (“ротс оф рак”). С другой стороны, в японском языке есть разница между долгими и краткими гласными, чего нет в английском. При этом новорожденные японцы могут различать “л” и “р”, а новорожденные англичане — долгие и краткие гласные; и те и другие за первый год жизни утрачивают такую способность, потому что для в их родном языке это не имеет значения.