Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 3)

К Болотникову наклонился перепуганный Герасим, тихо пояснил:

- Это набольший городовой мастер - Федор Конь11. Сам строг, но человек праведный. Падай в носи, Иванка, проси милости.

Федор Конь молча повернулся к Болотникову, положил тяжелую руку на плечо. Был он на целую голову выше рослого крестьянского сына. Глаза смотрели из-под широких кустистых бровей добродушно.

- Пошто Дорофея в реку кинул? Видел я с башни.

- Человек он недобрый. Старика хворь одолела, а он плетью дерется.

- Посадский, али из мужиков будешь?

- Страдник я. В Москву из вотчинного села наехал.

- Отчего ниву бросил, молодец?

- Нужда сюда привела, господин. Весна уходит, а засевать поле нечем. Послали мужики к князю за житом.

- Не господин я, а сын плотницкий. А теперь вот города на Руси возвожу. Люб ты мне, молодец. Зело силен и отважен. Пойдем ко мне в подмастерье. Обучу тебя каменному делу, добрым градостроителем сделаю. Будем вместе крепости на Руси ставить на диво иноземцу.

- Прости меня, Федор Савельич. Спасибо тебе за слова добрые. Одначе пахарь я. Отпусти с миром. Дело у меня спешное.

Федор Конь сердито хмыкнул в темно-русую с густой проседью бороду, постоял в недолгом раздумье, затем порешил:

- Будь по-твоему, ступай с богом.

- Да как же так, Федор Савельич? Дозволь хоть смутьяна кнутом поучить, - недовольно молвил объезжий голова.

- Помолчи, Дорофей. Больно солощ до кнута.

Когда отъезжали от крепости, Афоня Шмоток возбужденно охая и крутя головой, пространно ворчал:

- Не мыслил тебя, Иванка, и в живых видеть. Гляжу - народ к реке кинулся, ну и я туда. Как возвидел объезжего с саблей да пистолем, так и обомлел. Пропадет, думаю, нонче Иванка, не носить ему больше буйной головушки. Ох и нрав же у тебя, парень. Больно крутенек. Пошто драку затеял с государевым человеком? Тебя зачем в Москву мир послал? Спасибо мастеру Федору - отвел беду. Однако, ну и огромадный мастер.

- Видимо, не зря его в народе Конем прозвали. Он и делом своим велик, и душой праведник, - отозвался Болотников.

Миновав Васильевский луг, гонцы вскоре подъехали к новой крепостной стене - Китай-городу, вдоль которого тянулся ров с водой, выпущенной из реки Неглинной. Ров глубок - в пять сажен да шириной в добрых пятнадцать. К воротам перекинут деревянный мост.

В крепостной стене, в башне Варварских ворот, каменных дел мастера выстроили малую часовню Боголюбской божьей матери.

Возле башни остановился обоз из пяти подвод. Тут же суетился дородный торговый человек в суконной поддевке и сапогах из юфти. Торговец громко стучал кулачищем по спущенной железной решетке, бранился:

- Пропущайте, служивые! Куда подевалнсь!

Наконец показались двое воротных сторожей и стрелец в лазоревом кафтане с бердышом.

- Чего громыхаешь, борода? Пошто в город ломишься? - строго вопросил стрелец. На нем шапка с малиновым верхом. Через плечо перекинута берендейка12 с огненным зельем, к широкому поясу сабля пристегнута.

- Из Ярославля соль везу, служивый. Подымай решетку, не мешкай.

- Уж больно скор, борода. Кажи грамоту подорожную. Много вас тут воровских людей шатается, - проронил стрелец.

- Да есть и грамотка, - купчина вытянул из-за пазухи бумажный столбец, подал служивому.

Стрелец не спеша развернул грамотку, повертел в руках, а затем повернулся к часовне и окликнул церковного служку в подряснике, с медным крестом на груди.

- Ведене-е-ей! Подь сюда, божий человек. В глазах у меня седни все прыгает. Чти грамотку.

Служка засучил рукава, перекрестился, заводил тонким пальцем по столбцу и шустро принялся читать:

"Выдан сей подорожный лист седельцу торгового гостя Федотке Сажииу на провоз сорока четей соли из Ярослава города в государеву Москву...".

- Будя, Веденей, - отобрал грамотку у служки стрелец и смилостивился. - Плати, Федотка, три полушки въездных и проезжай на торг с богом.

- Здесь въездных не положено, стрельче. Не было указу царева.

- На нет и суда нет. Сиди теперь до утра возле ворот, - лениво вымолвил стрелец и повернулся к воротным сторожам. - Айда, ребятушки, в сторожку.

Увидев, что служивый и воротные люди побрели от башни, Федотка еще пуще загрохотал в решетку обоими кулачищами.

- Средь бела дня грабеж! Получай свои полушки, лиходей. Стрелецкому голове пожалуюсь.

- Я те пожалуюсь, борода. Еще воровским словом государева человека обзываешь. Вот сволоку тебя к земскому дьяку - там и двумя алтынами не отделаешься, - пристращал Федота стрелец, проворно пряча две полушки в мошну. Третью деньгу кинул церковному служке. Веденей ловко изловил монету в воздухе и сунул ее за щеку.

- Вот и здесь загвоздка, - вздохнул Афоня Шмоток, молча наблюдавший за всей этой проездной канителью.

- Айда за подводами. Решетку единым махом не отпустишь, проскочим, порешил Болотников.

Воротные сторожа подняли решетку. Подводы, скрипя рассохшимися колесами, тронулись. Иванка и Афоня поехали следом и только миновали ворота, как к ним подскочил стрелец, бердышом затряс.

- А это што за люди? Осади назад!

- С обозом мы, стрельче, - произнес Болотников.

- А так ли? Эгей, Федотка! Твои ли людишки? - выкрикнул удалявшемуся торговому сидельцу стрелец.

- Пошто они мне сдались. Своих дармоедов хватает, - отозвался Федотка.

Иванка взмахнул плеткой, пришпорил коня и стремглав помчал прочь. За ним поспешил и Афоня.

- Стой, нечестивцы! Кажи подорожну-у-ю! - рявкнул служивый.

Но где уж там: угнаться ли пешему стрельцу за резвыми княжьими конями. Стрелец, отчаянно бранясь, побрел назад к воротам.

Глава 30

В ЗАРЯДЬЕ

Гонцы выехали на Варварку, и Болотников с Афоней откровенно изумились унылой тишине, царившей на этой улице - обычно самой бойкой и шумной во всей Москве. В прежние годы Варварка оглушала приезжего своей несусветной суетой и толкотней, звонкими выкриками господской челяди, пробивавшей дорогу боярской колымаге13 через тесную толпу. Из кабаков тогда вырывались на Варварский крестец разудалые песни бражников, с дудками, сопелками и волынками пробегали по узкой улице дерзкие ватажки озорных скоморохов. Сновали стрельцы и ремесленники, деревенские мужики, приехавшие на торг, попы, монахи и приказной люд, подвыпившие гулящие женки, истцы и земские ярыжки, божедомы14, юродивые, нищие и калики перехожие.

А теперь на улице все смолкло - ни суеты, ни давки, ни боярских колымаг.

На углу Зарядьевского переулка, со звонницы каменной церкви Максима Блаженного ударили в большой колокол, и поплыл над боярскими теремами, монастырскими подворьями и торговой Псковской горкой редкий и мрачный звон.

Прохожие в смирных одеждах15, крестили лбы и молча шли прочь.

За усадьбой боярина Федора Никитича Романова, возле Аглицкого двора, поднявшись на рундук, громыхал железными веригами полуголый, облаченный в жалкие лохмотья, с большим медным крестом на длинной и грязной шее, юродивый Прокопий.