Коллектив авторов - История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Гражданской войны (1894–1922). Том I

В народе все были убеждены, что природные несчастья – Божья кара за захват Борисом трона и убийство царевича Дмитрия. И вдруг поползли слухи, что царевич не убит, но жив, что он «обрелся в Литве» и собирает верных людей, чтобы отобрать у честолюбца Бориса «праотеческий престол». Народ переходил к самозванцу бессчетно, воеводы открывали ворота крепостей. Лжедмитрий триумфально въехал в Москву в июне 1605 г. Сам Царь Борис успел умереть за несколько месяцев до того, но его семья была избита и поругана московской толпой: жена отравлена, сын задушен, дочь обесчещена.

Весьма знаменательно, что сын кровавого деспота Ивана не вызывал в великорусском народе никакого отторжения. Да и сам Царь Иван Грозный через двадцать лет после смерти вспоминался с симпатией, как законный и боговенчанный царь, как «царь народолюбец», укротитель жадных бояр. Народ, не пожелавший видеть свою вину в ужасах опричнины, предпочитая забыть свое соглашательство со злом и неправдой в «грозное» время, теперь склонял сердце на сторону Ивана, а не его жертв. О жертвах предпочитали поскорей забыть, а вспоминали только славные дела – «взятие Казани и Астрахани плен», да борьбу Грозного с боярами. Оправдывая и прощая деспота, русские люди оправдывали и прощали свое соучастие в его преступлениях. И это оправдание зла проявилось во всенародном ликовании при встрече Дмитрия Самозванца.

Недовольство боярским грабежом у простого народа порождало не стремление контролировать государственную власть через всенародное вече, но желание вручить свою судьбу новому суровому самодержцу, который укоротит своекорыстных бояр, а простым народом будет править строго, но с любовью. Понятно, что в жизни такие добрые цари-батюшки были редки. Неограниченная власть чаще рождает деспотов, влечёт к себе властолюбцев, но народ, нравственно опустившийся, боялся и не хотел брать на себя ответственность за судьбу и свою и своего отечества. Стирая до основания память о Новгородской и Псковской республиках, о древнем вече, московские самодержцы сознательно насаждали пассивное приятие народом их неограниченной власти. Самые свободолюбивые уходили в казаки, а остальные, замкнувшись в мир частных интересов, терпели произвол.

С Дмитрием и его тайной женой Мариной Мнишек в Москву пришли латинство и Польша. Незадолго до этого, в 1596 г., Православная Церковь в Польско-Литовском государстве заключила союз (унию) с Католической Церковью. Унию заключили епископы, поддержали некоторые православные князья, но большинство западнорусского народа унию отвергло категорически. Однако официально Православная Церковь в Литве считалась объединившейся с Римом, и Церковь, от Рима независимая, более не признавалась законной. Католический мир переживал подъем контрреформации. Взгляды Рима были устремлены на православную Московию, переживавшую тяжелые времена. Иван Грозный, начав Ливонскую войну, объявил ее «крестовым походом» против латинян и протестантов. Теперь католический и протестантский мир готовил ответный удар. Если Московское царство перейдет в унию, уния в Литве утвердится сама собой и при этом Польско-Литовское государство распространится до Сибири – считали в Варшаве и Риме. С этими планами Лжедмитрий пришел в Москву. Его признали все – и мать настоящего Дмитрия Мария Нагая, и бояре, и народ, и большинство епископов. Через 11 месяцев бояре убили Лжедмитрия, народ четыре дня терзал нагое тело самозванца, епископы венчали на царство возглавителя заговора – боярина Василия Ивановича Шуйского.

Резкий поворот отношений был вызван бесчинствами поляков и неприкрытой пропагандой латинства в Москве. Бояре же поняли, что Лжедмитрий править будет не на польский манер, аристократически, но на манер русский – самодержавно – и отошли от него. Но народ перестал быть статистом в этой политической игре. Разворачивалась крестьянская война под предводительством Болотникова – восставшие не жалели ни дворян, ни попов. За ними тянулся страшный шлейф убийств и грабежей, а в бунташное войско переходили целые московские полки. Донские и запорожские казаки стали грабить Русь, как еще недавно грабили крымских татар. Объявился и новый Лжедмитрий, который вновь повел польских авантюристов на Москву.

Царь Василий Шуйский решил заключить союз со шведами, бывшими с поляками в войне. Союз заключили, расплатились русскими землями – Карелией и Ижорой. Но поляки объявили Московскому Царю войну. Король Сигизмунд обложил Смоленск. Тогда польская партия в Москве свергла Василия и предложила корону сыну Сигизмунда Владиславу. В 1510 г. москвичи заочно присягали на верность польскому королевичу при условии перехода его в православие. Присягу принимал патриарх Гермоген. Но для Сигизмунда это был только политический трюк: он задумал просто занять Московское царство и соединить его с королевством Польским. Русь погружалась в хаос, в войну всех против всех. Фактически в стране царило полное безвластье. Ни жизнь, ни честь, ни имущество граждан не могли быть надежно обеспечены. Города, сёла и монастыри грабились до нитки, убитых никто не погребал, бездомных – не укрывал. Летописец составляет в это время «Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства».

Суждение мыслителя

«Бедный старец Филофей… отравил русское религиозное сознание хмелем национальной гордыни. Поколение Филофея, гордое даровым, незаработанным наследием Византии, подменило идею Русской Церкви („святой Руси“) идеей православного царства. Оно задушило ростки свободной мистической жизни (традицию преп. Сергия – Нила Сорского) и на крови и обломках (опричнина) старой, свободной Руси построило могучее восточное царство, в котором было больше татарского, чем греческого. А между тем Филофей был объективно прав: Русь была призвана к приятию византийского наследства. Но она должна была сделать себя достойной его. Отрекаясь от византийской культуры (замучили Максима Грека), варварская рука схватилась за двуглавого орла. Величайшая в мире империя была создана. Только наполнялась она уже не христианским культурным содержанием. Трижды отреклась Русь от своего древнего идеала святости, каждый раз обедняя и уродуя свою христианскую личность. Первое отступничество – с поколением Филофея, второе – с Пётром, третье – с Лениным. И всё же она сохраняла подспудно свою верность – тому Христу, в Которого она крестилась вместе с Борисом и Глебом – страстотерпцами, Которому она молилась с кротким Сергием». – Георгий Федотов. О национальном покаянии // Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 2. – С. 48–49.