В. Зырянов - Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени

Иностранные путешественники оставили большое количество свидетельств о Москве XVII–XVIII веков. Часто их наблюдения над русской действительностью являются ценным источником по изучению той эпохи. «Мне очень хотелось видеть Москву», – писал в своем дневнике немного утомленный Петербургом Ф. В. Берхгольц. Для многих иностранцев Москва ограничивалась Немецкой слободой. Берхгольц отмечает, что у Меншикова во дворце «неимоверно пили». Иностранец отмечает, что Кремль, хоть и наполнен «церквами с прекрасными вызолоченными главами», посещается Петром только во время больших торжеств. Главной «резиденцией» Петра в Москве служит небольшой деревянный дом в Преображенской слободе. Дворец Петра в Преображенском действительно походил на деревянную избушку: «Глядя на него снаружи, нельзя не принять его за жилище простого человека, потому что в нем, по-видимому, нет и шести порядочных комнат, несмотря на то что недавно к нему пристроен новый флигель для принцесс. Стоит он в узком и дурном переулке…» Берхгольц пишет, что сам дом не стоит и 100 талеров. Все это резко контрастирует с красотами Москвы XVII века. Если даже не считать кремлевских соборов, «…в Москве еще множество церквей и монастырей, так что куда ни посмотришь, везде видишь их. Все они каменные, прочной постройки, с колокольнями, на которых много колоколов, и большею частью имеют по пяти глав с высокими крестами из позолоченной жести, меди, железа или дерева на каждой, что дает храмам прекрасный вид».

Корнилий де Бруин, посетивший Москву еще в начале 1700-х годов, заметил, что здесь уже знают иллюминации и «потешные огни». Город не производит на него должного впечатления. «Вообще в Москве мало любопытных предметов», – признается де Бруин. Больше всего его интересуют рыбные пруды и загородные дома зажиточных горожан. Но он не отказывается от возможности изобразить Москву с высоты и пишет водяными красками панораму города с Воробьевых гор. В начале XVIII века эти места украшал Воробьевский дворец. Впрочем, из окрестностей Москвы де Бруина не оставило равнодушным Коломенское, лежащее в 10 верстах от города и находящееся на возвышении.

Иностранец не поленился обойти пешком важнейшие городские укрепления – прогулка вокруг Земляного города заняла у него три часа, вокруг Белого города – полтора. Царский дворец показался ему довольно мрачным. Удивление у де Бруина вызвало количество церквей и вид Царь-колокола, еще не оставившего осколок от грандиозного пожара 1737 года.

Юст Юль был посланником датского двора в России и оставил обширные записки о своем пребывании в нашей стране в 1709–1711 гг. Еще в Нарве, на пути в Москву, его привлек способ дубления «русской кожи». «В Москве способ выделки этой кожи тщательно скрывается от чужестранцев. Однако, насколько я мог осведомиться, русская кожа приобретает свой запах и мягкость от особого „дегтярного масла“, получаемого в большом количестве из Пскова». Юль попал в Москву, не зная местных порядков и языка, поэтому был очень удивлен появлению санных извозчиков, «что за копейку – за две развозят по разным концам города седоков куда кому требуется». Юст Юль отмечает, что к нему приставлены солдаты, которые с удовольствием выполняют любую просьбу, но снабжение иностранцев дровами взяли в свои руки порядочные жулики. «Русские приказные взамен дров и свечей натурою предложили выдавать мне ежегодно по соглашению известную сумму наличными деньгами на покупку означенных припасов, которую я должен был производить сам». Датский посланник отказался, и в итоге он должен был сам покупать дрова.

Рассуждая о петровской Москве, Н. М. Карамзин, конечно, смотрит на XVII век глазами сентиментального последователя идей Просвещения. Например, великому историографу не нравится, что русские не замечали в то время прелестей природы. Натура, или природа, – одно из ключевых понятий последней четверти XVIII века. По мнению Карамзина, бояре «…гуляли только в своих огородах, где, сидя под тенью черемхи, пивали холодный мед из стоп оловянных; не имели даже и цветников». Карамзин пишет, что русскому дворянину той поры было стыдно выехать из столицы, он постоянно находился при государе. Только в эпоху Петра стали появляться летние «резиденции» российской аристократии. Говоря слащавым языком карамзинской эпохи, настало время, «когда Москва совершенно пустеет летом; когда всякий дворянин, насытившись зимою городскими удовольствиями, при начале весны спешит в село, слышать первый голос жаворонка или соловья!» Берхгольц, оставивший дневниковые записи о Москве 1720-х годов, вторит представителю русского Просвещения: «Москва со всех сторон окружена прекраснейшими рощами и вообще имеет одно из живописнейших местоположений в свете». Берхгольц называет «приятными» и Семеновскую рощу, и Измайловскую, описывает прогулку до современного Перова.

Карамзин – лишь самый яркий представитель той эпохи. Благодаря преобразованиям Петра и его последователей российское дворянство получило возможность пожить в «золотом веке», окружить Москву кольцом усадеб, завести театры. Да, просвещение коснулось лишь немногочисленной верхушки (немногие журналы преодолевали тираж в 1500 экземпляров, тираж «Московского журнала» Карамзина составлял 300 экземпляров, тираж «Московских ведомостей» до прихода Новикова тянулся к 500–600). Но именно Петр дал России сильную прививку светской культуры. Апельсиновое деревце в оранжерее тянулось к свету.

В петровской Москве начали появляться и развиваться зачатки промышленности. В Немецкой слободе на местной мельнице бумагу изготавливали в 1670-е годы, она принадлежала Еремею Левкену. В 1704 году построили бумажную мельницу на Яузе в районе села Богородского, сейчас влившегося в состав Москвы. Как писал в XIX веке Н. П. Лихачев, в этой сфере чувствовалось влияние голландцев, «как в устройстве самих мельниц, так и в рисунке некоторых русских филиграней». У жителей Москвы собирали тряпье для производства бумаги.

В 1700-е годы под Москвой, в селе Воробьеве, появляются стеклянные заводы, отданные англичанину Вилиму Лейду. Петр требовал, чтобы там производили «всякую посуду и оконничные стекла», а обучать стекольному делу следует только русских мастеров, для чего и наняли 12 человек. Заводы отошли в английские руки на льготной основе и 10 лет не платили налогов.

В 1711 году «купецким людям» Андрею Турке и Степану Цынбулщикову отдали завод по производству салфеток, полотна и скатертей, расположенный в Немецкой слободе. При Петре на Яузе существовали пороховые заводы. Мощности по производству пороха и селитры находились в руках голландца Стельса. Петр принимал попытки по производству русского сахара, для чего велел в 1718 году «московскому купцу Павлу Вестову в Москве сахарный завод заводить». Завод в итоге построили, правда, не в Москве, а в Санкт-Петербурге.