Array Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)

Гермоген стоял на своем, говорил: «Государю подчинюсь, но Гришке Распутину нет».

Члены Синода кланялись ему до земли, а он, больной, лежал в постели.

Ничто не помогло.

Особенно старался Никон. Я не вытерпел и заглянул в Гермогенову спальню.

Гермоген полулежал на подушках, а Никон сидел на стуле около ночного столика, развел свои раскосые глаза в разные стороны: одним что-то нащупывал под кроватью Гермогеновой, а другой запускал высоко-высоко в угол, в паутину, висевшую там толстым слоем, и каким-то замогильным голосом вытягивал: «Владыко! Брат мой во Христе! Да по-слу-у-у-шайтесь вы государя…»

– Я не слушаюсь Распутина! – резко говорил Гермоген.

– Ну, да там Распутин же чрез царя действует. Пожалейте царя, пожалейте церковь Божию. Ведь нельзя же открыто говорить о язве царской – Распутине. Кто из нас не знает этого сына дьявола. Но сказать никому нельзя: ведь тогда он пойдет против царя, против нас и против церкви Божией.

– Пусть Синод разъяснит царю все. Зачем народу об этом знать?

– Да царь ведь никого и слушать не хочет. Он, вон, одно повелевает: выслать Гермогена из Петербурга и только! Любезный брат Гермоген! Да послушайтесь слова царского… – начал снова Никон петь Лазаря.

Так и ушел ни с чем.

Когда он выходил из передней, я вслед ему сказал: «Стыдно так праведного человека отговаривать от подвига; вы поступаете так, как Петр с Христом».

Никон метнул на меня своими дикими глазами и прямо-таки прошипел: «И вам будет!»

– Я ничего не боюсь. Хоть шкуру снимите с меня!

16 января, вечером, я, по предложению Гермогена, писал от него телеграмму царю. Гермоген сидел около меня и горько-горько плакал, а я выводил: «Царь-батюшка! Всю свою жизнь я посвятил служению Церкви и Престолу. Служил усердно, не щадя сил. Солнце жизни моей зашло далеко за полдень, голова моя побелела. И вот на склоне лет моих с позором, как преступник изгоняюсь тобою, государь, из столицы. Готов ехать, куда угодно, но прежде прими меня, я открою тебе одну тайну. Епископ Гермоген».

На эту телеграмму скоро был чрез Синод получен от Николая такой ответ: «Не о какой тайне я знать не желаю. Николай».

Гермоген, прочитав ответ, опять заплакал. А я говорю: «Какую тайну, владыка, открывать царям. Они больше нашего знают. Смотрите, царь правильно писать не умеет; написал: «не о какой!»

Гермоген продолжал плакать, закрыл лицо руками и говорил: «Убьют царя, убьют царя, непременно убьют».

Затем епископ заставил меня писать телеграмму Александре. Я писал: «Царица-матушка! Закрыта дорога для меня к государю. Помоги мне. Открой эту дорогу. Епископ Гермоген».

Александра ответила: «К сожалению ничего не могу сделать. Нужно повиноваться властям, от Бога поставленным. Александра».

Гермоген плюнул на телеграмму и проговорил: «Какое лицемерие! Это – Гришкины ответы. Он сидит во дворце и диктует их».

Действительно, как узнал Митя блаженненький, Распутин был в то время во дворце и советовал царям, что делать и как поступать.

17 января в 11 часов вечера на Ярославское подворье из Синода принесли два пакета: большой Гермогену, а малый мне.

Гермоген распечатал свой; там было сказано, что он за ослушание Синоду и государю ссылается, по высочайшему повелению, в Жировицкий монастырь.

Распечатал и я свой; из него я узнал, что я ссылаюсь, по высочайшему повелению, во Флорищеву пустынь, Владимирской губернии, находящуюся вдали от всякого человеческого жилья в непроходимых и необозримых дремучих лесах.

За что ссылаюсь, об этом в бумаге не было сказано ни одного слова. И после, когда Синод, отвечая на вопрос общественного мнения, за что сосланы Гермоген и Илиодор, про Гермогена отвечал, что он сослан за диаконисс, а про меня ничего не упоминал.

На заседании Синода, когда решена была наша ссылка, особенно лютовали митрополит Владимир и Антоний Волынский. Владимир, мстя Гермогену за то, что он не допустил устройства в архиерейских покоях бардаков, кричал: «Сослать, чтобы другим неповадно было идти против помазанника Божия!» А Антоний, давно собиравшийся ввести нас в послушание Синоду, прямо-таки вопил: «Если я дерзну ослушаться государя, то и меня, как бунтовщика, берите, вяжите и ввергайте в темницу!»

И Владимир, и Антоний, как и все остальные члены Синода, хорошо во всех подробностях знали, за что меня и Гермогена гнал Николай, знали, но желание выслужиться и удовлетворить свое злобное чувство победило в их продажных душах сознание долга, благоговение пред истиной и уважение к народной святыни. Они на изобличителей «святого черта» намеренно посмотрели, как на каких-то ужасных преступников, достойных высшей меры наказания…

Все члены Синода, как уже известно читателю, за расправу с дерзкими обличителями «старца» были награждены Распутиным.

Прочитавши указ о ссылке, я, по свидетельству Родионова, опустил низко голову и, даже ни с кем не попрощавшись, ушел в глубину покоев, в свою комнату.

В ту минуту я решил непременно довести дело до конца.

В 12 часов ночи меня позвал к телефону сотрудник «Вечернего Времени» М. Ф. Паозерский и спросил: «Сосланы? Что думаете делать?»

– Пойду пешком в Сергиеву лавру, а оттуда в Флорищеву пустынь. В указе не сказано, как я должен добраться до места ссылки. Пойду пешком…

– Благополучного пути! Смотрите не замерзните!!

18 января утром газеты уже напечатали, что Илиодор пошел в Москву пешком, а я в это время, тепло одевшись и прицепив сзади мешок с библией, попрощавшись с Гермогеном, выходил из покоев, серьезно намереваясь пойти до Флорищевой пустыни пешком.

Вдруг меня келейник Гермогенов, Федя, окликнул:

– Батюшка, куда вы! Да вас же сейчас около Петербурга арестуют. Вернитесь. Посоветуйтесь с владыкой…

Эти слова привели меня в чувство и разум, и я остался на Ярославском подворье, спрятавшись в дальние комнаты…

Между тем редакторы газет мобилизовали всю сотрудническую армию на поиски Илиодора… Сотрудники писали, что видели меня в разных частях Питера, окруженного народом, на автомобилях гнались за мною за Петербург верст на 60 и более, всюду искали, выспрашивали, высматривали, но все-таки, конечно, не нашли. Так и решили, что я пошел в Москву.

А меня в это время Гермоген, Родионов и Митя переодели в чье-то старое пальто. Посадили в каретнике на извозчика и ночью перевезли во дворец доктора тибетской медицины П. А. Бадмаева.

Здесь я прожил семь дней. Читал газеты, как меня полиция и газетные сотрудники искали.

Я не хотел ехать в пустынь, а намеревался пробраться в Царицын, засесть с народом в монастыре и открыть бунт против Распутина…

Когда же я узнал, что монастырь закрыт и по всем дорогам, ведущим в Царицын, поставлены караулы следить за мною, тогда я открылся властям и меня в сопровождении десятка жандармов отправили в место ссылки.