Array Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)

Царевич Алексей, фото 1913 г.

Я встала: «Пустите, Гр. Еф., мне пора!» – «Нет, теперя не пущу», – и он схватил меня за плечи. В столовой послышался голос вошедшей Вырубовой: «Муня, а что Григ. Еф. занят?»

Р. быстро прислушался. «Аннушка приехала, – шепнул он, – в Царско едем, Алеша там что-то хворает, седня звонили, штоб приезжал. Ну, пчелка, прощай, – торопливо продолжал он, целуя и выводя в коридор. – Время-то больно тесно. Придешь што ли еще?» – помогая одеться, спросил Р. «Не знаю, поспею ли», – сказала я. «Ну прощай, дусенька!»

Я медленно сходила по лестнице, она почему-то была совсем темная, вероятно, испортилось электричество. Пройдя первый поворот, я вдруг почувствовала, что кто-то осторожно дотронулся до моей шубки, и тихий женский голос спросил: «Вы от него идете?» Несмотря на неожиданность вопроса, я, не думая, ответила: «Да». На верхней ступеньке площадки сидела съежившись маленькая женская фигура. Рука протянулась опять и удержала меня за платье: «Зачем вы к нему ходите?» Голос был почти беззвучный. «Я знаю его», – помолчав, сказала я. Она встала и близко наклонилась ко мне: «Вы чужая, вы не его, случайная?!» – настойчиво сказала она. Ее маленькая холодная рука скользнула в мою муфту и доверчиво сжала мою. «Послушайте, простите, но я больше не могу, я с ума схожу. Побудьте со мной, пойдемте!» – и она потянула меня вниз по лестнице. Я шла за ней совершенно машинально.

Осторожно минуя швейцара, не заметившего нас, мы вышли на улицу, я посмотрела на свою странную спутницу, но лицо ее было закрыто плотной вуалью, кроме того, она сейчас же отворачивалась. Пройдя какой-то проходной двор, мы вышли на незнакомую мне улицу, завернули в низкие ворота и, пройдя их, остановились у двери, обитой клеенкой. На нетерпеливый стук моей спутницы дверь сейчас же открылась, из нее выглянула молодая девушка в белом. Они поговорили между собою по-польски. Я этот язык знаю плохо, но все же поняла, что моя спутница спрашивала, есть ли кто-нибудь, а девушка ответила отрицательно и ушла, а мы вошли в полутемные сени, пройдя их, спутница моя открыла еще одну дверь, так же плотно обитую, как и первая, и на меня пахнуло сырым, душистым теплом оранжереи, запахом земли, гнилых листьев и мха. Мы были, очевидно, в заднем отделении цветочного магазина: стояли кадки с полуувядшими рододендронами, горшки отцветших и цветущих азалий, ящики ландышей, валялись обрывки плиссированной бумаги и разноцветных стружечных лент. В углу кучка мха, а рядом ящик цветущих гиацинтов, у стены лежали опрокинутые пустые ящики. Подойдя к одному из них, она села и потянула меня рядом с собою: «Послушайте, я хочу рассказать вам все, я не могу, чтобы никто не знал, что случилось. Вы чужая, вы не знаете меня, вам не будет больно, слушайте, слушайте! ради бога!» – бессвязно, как в лихорадке, заговорила она, сжимая мою руку. Она сидела съежившись в своем куньем меху, но он, казалось, мало грел ее узенькие плечи, потому что вся она дрожала мелкой дрожью. Немного помолчав, она спросила: «Вы приезжая?» Я кивнула. «Как и я, у меня они все там: мама, муж, Валик… – она задрожала еще сильнее. – И я теперь не знаю, как я буду дальше жить и что мне делать? Сказать все можно, а вот как жить?» Она замолчала, переводя дух, потом заговорила опять шепотом: «Как вы думаете, ведь не могла она не знать, на что меня послала? Ведь не со мною же с одной он так поступил?» Потом, резким движением приблизив голову к моей, спросила на ухо: «Причащаться посылал?» Я кивнула. Ее пальцы судорожно впились в мои: «А вы пошли?» – «Нет», – сказала я. Она заметалась, руки ее мучительно сжались. «Я ходила, я все сделала, а я верю и всегда верила, за что же так ужасно наказал меня бог? за то ли, что я пошла к нему, или за то, что послушалась его? Но как я могла знать, как могла! Почему же бог не защитил меня, ведь я же не знала, что будет, не знала, зачем он велел прийти?» Она замолчала, задыхаясь.

Тихо падали где-то капли воды, тускло горела маленькая лампочка на стене; одуряюще пахли гиацинты. «Нет, я все должна рассказать! – внезапно заговорила она. – Из любопытства пошла я к нему, а ведь я видела его глаза, как у зверя, и так он сказал тогда: придешь? и усмехнулся плотоядно. И я согласилась и пришла к нему вечером после причастия, он ждал меня один, был разряженный, вино на столе стояло, стал угощать, я не пила. Потом вдруг схватил, поволок в спальну. Знаете тот угол у него, где на окне святой стоит? кинул меня на колени, сам сзади встал и шепчет в ухо: «Давай молиться, – стал поклоны бить, – преподобный Семен Верхотурский, помилуй меня грешного» – тебе, говорит, не нужно: ты чистенькая, а сам зубами заскрипел: «Причастилась седни?» И только я ответить успела, как полетела головой вниз: как зверь голодный накинулся, последнее, что помню, как белье рвал, больше ничего. Очнулась, лежу на полу, растерзанная, вся загаженная, а он надо мною стоит, бесстыдный, голый. Увидал, что гляжу, и сказал со своей усмешкой подлой – знаете, наверно? – «Ну чего сомлела? не люблю спулых, скусу такого нету, все одно што в рыбе». Наклонился, пошлепал, поднял и к кровати поволок: «Ну еще разок дашь? только не спи!» А…а…а…» – застонала она, покачиваясь из стороны в сторону и обхватив руками голову, и сейчас же заговорила опять, захлебываясь и путаясь: «Кто-то одел, по лестнице свел, на улицу вывел и на извозчика посадил. Тот было поехал, а потом спрашивает, куда везти, а я ничего не могу, забыла, где живу. Остановились у фонаря. Извозчик говорит: слезай, коли так, – тут офицер подошел, что-то спрашивает, а я ничего сказать не могу. Он на меня посмотрел, потом сел рядом, и поехал извозчик. Привез меня к себе, уложил, я заснула, проспала до сумерек следующего дня, а он не тронул меня, чаем напоил, умыться подал, ванну сделал, а не тронул. А вот теперь я каждый день туда хожу, сижу на лестнице и думаю, что же делать и как дальше жить. Раньше я в бога верила, а он веру мою испакостил и убил, а бог меня не защитил. За что все это со мной было? И уехать не могу, и так жить не могу, и, кто мне помочь может, не знаю».

Медленно падали капли, пахли гиацинты и мох; резко стучала в висках кровь. Она начала плакать, сначала тихо, потом все громче, плач переходил в истерику; дверь быстро отворилась, вбежала девушка в белом. Припав на колени перед судорожно рыдавшей моей незнакомкой, она нежно, ласково шептала, прося успокоиться, потом, повернувшись к двери, позвала: «Янек!» – вошел мальчик лет двенадцати. «Проводи пани до улицы», – сказала она и, обращаясь ко мне, добавила, точно извиняясь: «Анеля останется здесь, теперь она зараз не спокоится». Мальчик вывел меня из ворот и кликнул мне извозчика.