Array Коллектив авторов - Королевский двор в Англии XV–XVII веков

Далее две антилопы держали гербы Англии и Франции. Когда король приблизился, из ворот вышли три императрицы – Природа, Милость и Фортуна – в золотых венках, одеждах из бархата, шелка и парчи, при этом Лидгейт сравнивает их с Фебом [1045]. Императрицы одарили короля тремя (точнее – шестью) дарами:

Гордон Киплинг обратил внимание на то, что эти три леди играли огромную роль в средневековых аллегориях, в частности в «Somme le Roi» Фра Лорана [1047]. Там они распоряжаются вещами различной стоимости: малой (материальные вещи) – Фортуна, средней (интеллект и мораль) – Природа и высшей (жизнь и здоровье души) – Милость. Трехчастное деление формально совпадает с тем, которое предлагает Лидгейт, и влияние на него Фра Лорана исключить нельзя, хотя некоторые отличия все же есть. Интеллектуальными достоинствами в данном случае наделяет Милость, а Природа – качествами, необходимыми для управления. Таким образом, Генрих становится не просто обладателем трех видов достоинств, но и идеальным монархом, а сама сцена приобретает несколько дидактическое звучание. Безусловно, это – начало эпифании, что будет подтверждено дальнейшим порядком сцен и дальнейшими дарами. Однако вполне ясно, что частично эта сцена была ориентирована и на самого Генриха, который должен править со всеми этими качествами и тогда получит долгое и счастливое правление. Дидактика, ориентированная как на монарха, так и на остальных зрителей, тонко переплеталась с эпифанией, также ориентированной на всех зрителей и, одновременно, участников.

Справа от императриц стояли семь дев в белоснежных одеяниях, сияние от их одежд Лидгейт снова сравнивает с «лучами Феба» [1048]. Они поднесли королю семь даров Святого Духа в виде семи голубей. Согласно средневековой традиции, восходящей к пророчеству Исайи о том, что Мессия родится с семью дарами Духа Господня (Исаия 11:1–3), считалось, что семь даров составляли прирожденное право Христа, а христианин получал их при крещении. Традиционным их визуальным воплощением было семь голубей, нисходящих на Иисуса Христа. Правда, перечень даров семи дев несколько отличается от текста Книги Исайи, а также от популярного в Средние века описания семи даров Святого Духа в «Сумме теологии» Фомы Аквинского [1049]. По словам дев, Господь наградил короля духом «мудрости, силы, доброго совета, живости ума, способности внушать страх, благочестия и любви» [1050]. Таким образом, страх Божий заменен на собственную способность внушать благоговейный страх и ведение – на любовь, то есть, опять же, на качества, ожидаемые подданными от государя и необходимые правителю. При этом Лидгейт точно называет эти дары «дарами Святого Духа».

По левую руку располагались другие семь дев, поднесшие королю дары в виде королевского облачения: корону славы, скипетр чистоты и благочестия, меч правосудия и победы, мантию благоразумия, щит веры, шлем здоровья и пояс любви. Перечисленные добродетели не соотносятся точно с дарами Святого Духа, врученными первыми семью девами, по крайней мере, есть явные различия между семью добродетелями, которые сообщались семью дарами, согласно Фоме Аквинскому, и предложенной в процессии схемой (вместо славы, здоровья и любви у Аквината предложены добродетели милосердия, надежды и умеренности) [1051]. Также нет совпадения с описанием всеоружия Божьего у апостола Павла, в послании к Ефесянам которого духовный доспех состоит из шести частей: пояса истины, брони праведности, сандалий (или иной обуви) готовности благовествовать, щита веры, шлема спасения и духовного меча, который есть Слово Божье (Ефесянам 6:14–17). Точно совпадает только щит веры и, с некоторыми оговорками, шлем здоровья может быть связан со шлемом спасения.

Судя по всему, предложенный доспех действительно был плодом творчества оформителя этой процессии, хотя один источник его вдохновения указать можно – это ритуал коронации. Во время этого ритуала сначала возлагалась корона со словами «Господь венчает тебя короной славы» [1052]. Затем королю вручались меч, палий (мантия) и скипетр. Таким образом, снова, как и в сцене с чемпионом, Лондон пытался, пусть и с некоторым опозданием, перехватить хоть часть коронационного ритуала у Парижа.

На Корнхилл для короля была сыграна новая сцена – скиния, в которой его ждала Дама Мудрость в окружении семи свободных искусств, каждое из которых сопровождал представитель: Грамматику – Присциан, Логику – Аристотель, Риторику – Цицерон, Музыку – Боэций, Арифметику – Пифагор, Геометрию – Эвклид, Астрономию – Альбмусард [1053]. В этой сцене Уитингтон увидел первое проявление влияния ренессанса на английские процессии [1054]. Однако такая интерпретация представляется весьма спорной: образ семи свободных искусств как свиты Дамы Мудрости был очень популярен и в классическое средневековье, и даже символические личности, воплощавшие эти искусства, за единственным исключением Абу Масара вместо Птолемея, – те же самые. Более глубокой представляется интерпретация Киплинга, который увидел в этой сцене аллегорию мистического брака Божественного Царя– Христа и Церкви, в которой король представляет Христа, а Дама Мудрость– Божественную Мудрость и одновременно город.

Безусловно, брачный ритуал как ритуал перехода имеет много сходного с ритуалом возведения на царство. Арнольд Ван Геннеп указывал на то, что «свадебные церемонии обнаруживают часто также детальное сходство с церемониями возведения на трон: покрывало распростерто над королем, так же как над супругами – венец; сакральные предметы, отличающие жениха и невесту, подобны регалиям будущего царя; сходство особенно проявляется там, где, как, например, в Северной Африке и некоторых областях Индии и других, жених объявляется царем, султаном или принцем, а невеста – царицей, султаншей или принцессой или, как в Китае, где жениха величают мандарином» [1055]. Роль города как невесты и короля как жениха многократно подчеркивал Гордон Киплинг, выводивший этот элемент ритуала, прежде всего, из свадебных метафор Евангелия от Матфея (Мф. 22:1-14), апокалиптической мистической свадьбы Агнца, в которой невеста есть некое общее тело города Бога (Откр. 19:7–9, 21:2), Песни Песней, которая интерпретировалась как аллегория отношений Христа и Церкви еще Отцами Церкви, и Псалмов (Пс 44:12–17) [1056].