Array Коллектив авторов - Королевский двор в Англии XV–XVII веков

По своей схеме эта сцена очень похожа на Трон Правосудия Соломона, поддерживаемый также четырьмя добродетелями. Тем не менее, две добродетели из четырех не совпадают – вместо Милости и Мира представлены Истинная Религия и Любовь Подданных. Первый образ, разумеется, объясняется усилившейся конфессионализацией общества. Второй является первой демонстрацией важного символа елизаветинского мифа – любви между королевой и ее страной. Елизавета черпает свою божественную силу в любви, но это любовь подданных [1134]. Однако можно вспомнить, что эволюция этой части елизаветинского мифа привела к формированию легенды о браке Елизаветы и Англии, что является традиционной брачной метафорой отношений государя и города или страны. Реализовать ее, с учетом пола Елизаветы, в рамках символического пространства процессии было вряд ли возможно ввиду отсутствия подходящих визуальных образов, хотя в рамках чисто литературной легенды она вполне могла существовать.

Несколько по-иному интерпретировал эту сцену Клиффорд Гирц. Во всех процессиях Елизавету сопровождали аллегорические фигуры различных доблестей. Подчеркивая, что «харизма составлялась из популярных символов доблести, веры и власти, которыми обладала королева», он пришел к выводу, что «политическое воображаемое… жило в моральных абстракциях, воплощенных в эмблемах. Елизавета была Мудростью, Миром, Совершенной Красотой, Чистой Религией (в Гертфорде она была даже Безопасностью на Море) в той же степени, в которой она была королевой» [1135]. Аллегорические фигуры в этом случае составляли основу царственной магии Елизаветы в королевстве, «где верования были видимыми, а Елизавета была самым ярким из них» [1136].

Кроме того, разумеется, в этой сцене был очень силен дидактический аспект. Сама дидактичность и контрактность отношений подданных и государя станет одной из важнейших особенностей не только этой процессии Елизаветы, но и всех последующих.

В конце Соперс-лэйн была новая сцена, как и прежде – в виде арки с тремя порталами. На трех уровнях арки сидели восемь детей: на верхнем– один, на среднем три и на нижнем четыре. Эти восемь детей представляли восемь Блаженств из Нагорной Проповеди (Мф. 5:3-10). Над сценой была надпись: «эти восемь Блаженств, выраженные в пятой главе Евангелия от Матфея, обращены на нашу суверенную леди королеву Елизавету» [1137]. В речи, разъяснявшей смысл представления, особо подчеркивалось, что Ее Величество должна помнить, что ее добрые дела в прошлом стали причиной того, что эти благословления возложены на нее. И если Ее Величество будет и далее действовать столь же благостно, как она начала, то может рассчитывать пожать плоды этих обещаний [1138].

С одной стороны, подобные сцены достаточно обычны для адвента королевы в качестве Царицы Небесной, которая несет милость людям. Таким образом, снова работала привычная и узнаваемая символическая схема, но наполненная несколько иным, протестантским смыслом, поскольку она должна была заслужить благость служением Слову. Елизавета въезжала в Лондон полная благословлений, но не благодати, которая могла быть дарована только через следование Слову Божьему [1139]. Однако наиболее ярко ключевая роль Слова в протестантской интерпретации процессии проявилась в следующей сцене.

От Стандарта до Малого Акведука ливрейные компании стояли по обе стороны улиц и приветствовали королеву. Возле Малого Акведука в самом конце Чипсайда хранитель городского архива Ранульф поднес королеве богато расшитый кошелек с 1000 марок золотом и в речи попросил ее быть доброй и милостивой королевой не ради стоимости подарка, а памятуя о чувствах дарителей. Королева приняла кошелек и поблагодарила лорд-мэра, братьев и всех присутствующих, пообещав оставаться доброй королевой и отдать, «ради безопасности и спокойствия всех вас, если потребуется, всю свою кровь» [1140].

После этого открылась сцена, являющаяся, безусловно, ключевой для всей процессии. Перед акведуком стояла сцена «квадратной пропорции». По сторонам ее находились два холма. Первый – безжизненный, голый, каменистый, на нем возвышалось дерево без листьев, совершенно мертвое. Над ним были надписи по-английски и по-латыни «Resbuplica Ruinosa» и «Decayed Commonwealth». На самом дереве висели таблички, перечислявшие, согласно Малкастеру, причины упадка государства: «недостаток страха Божьего», «непокорность правителям», «слепота вождей», «взяточничество магистратов», «мятежи подданных», «гражданское несогласие», «льстивость знати», «немилосердие правителей» и «неблагодарность подданных». На южной стороне сцены возвышался прекрасный цветущий холм, покрытый зеленью и цветами, на котором стояло цветущее зеленое дерево, воплощавшее «Respublica bene instituta », или «a Flourishing Commonwealth ». На нем висели таблички, разъяснявшие причины процветания: «страх Божий», «мудрость государя», «ученость правителей», «подчинение слугам короны», «покорность подданных», «любовь к общему благу», «вознаграждение доблести», «изгнание порока» [1141].

В некотором смысле это был достаточно обычный элемент королевской процессии – сад, находящийся в запустении, преображается в цветущий при приближении монарха. Выше был продемонстрирован подобный эффект, произведенный Генрихом VII в Йорке на заброшенный сад. Совершая это, монарх возвращал город и страну к изначальной чистоте, в Потерянный Рай. Однако здесь есть и явные отличия. Заброшенный холм не стал цветущим, «Respublica Ruinosa» не превратилась в «Respublica bene instituta» от самого появления королевы. Она должна была только выбирать между этими альтернативами. Выбор, как и требовал ритуал, должен был быть сделан в виде ясно читавшегося символического жеста. Этой цели служила центральная часть сцены.

Между холмами располагалась пещера, из которой выходил крылатый старец Время с косой в руке. Он вел другого персонажа, девушку, одетую в белый шелк, над которой была надпись «Temporis Filia», а на ее груди – «Veritas». В руках ее была книга с надписью «Verbum Veritatis» – протестантская Библия. Ребенок произнес речь, разъяснявшую смысл сцены, после чего Истина передала книгу сэру Джону Парроту, который поднес ее королеве [1142].

Это был решающий момент всей процессии. Все замерли, поскольку действия королевы должны были ясно указать на ее конфессиональные предпочтения и будущую политику, а ни в том, ни в ином у подданных не было уверенности. Оформители процессии сделали все, чтобы подтолкнуть королеву к правильному решению: выражение «Veritas Temporis Filia» было личным девизом Елизаветы, сама победа Времени и Истины символизировала победу Елизаветы над ее старшей сестрой Марией [1143]. Она приняла денежный подарок и пообещала отдать за дарителей свою кровь – сейчас ей подносился предмет более ценный, чем деньги – овеществленное Слово Божье. И Елизавета сделала выбор. Она приняла Библию, поцеловала ее, двумя руками подняла над головой и потом возложила себе на грудь [1144]. Это был расчетливый жест со стороны королевы, и даже чрезмерная эмоциональность принятия дара была ясным знаком для подданных. Выбор между «Respublica Ruinosa» и «Respublica bene instituta» сделан.