Геза Вермеш - Христианство. Как все начиналось

О такой дуальности неоднократно говорили и предшественники Тертуллиана, но только он рационально скоррелировал оба понятия. Для этого ему пришлось прибегнуть к латинским неологизмам, которые впоследствии станут ключевыми в учении о Боговоплощении: личность ( persona ), сущность ( substantia ), единство ( unitas ), Троица ( Trinitas ).

Тертуллиан много размышлял о взаимоотношениях Бога Отца и Сына (Логоса) Божьего. Святой Дух у него остается на заднем плане, хотя троичность Божества несомненна. «Я представляю Единую сущность в Трех взаимосвязанных [Лицах]» ( Против Праксея , 12.7). Общее между Отцом и Сыном, источник их единства, есть «сущность», а то, что составляет различие между ними, – «личность».

Речь идет о «Трех связанных», которые, однако, «отличаются один от другого» ( Против Праксея , 25). Отсюда и множественность в едином Боге, который высказывается в Библии во множественном числе. Поскольку с ним рядом – Сын (Логос), и Дух связан с Логосом, Бог использует такие выражения, как «сотворим» и «по образу Нашему», и объявляет, что Адам «стал как один из нас» ( Против Праксея , 12.4).

Согласно Тертуллиану, Христос как Сын Божий есть полностью Бог, а как Сын Человеческий – полностью человек. Отец, Сын и Святой Дух обладают одной сущностью, но составляют три личности в таинстве Святой Троицы. Это предвосхищает учения Никейского собора о единосущии Христа с Отцом (325 год) и Халкидонского собора о двух природах Христа (451 год).

Если не считать второстепенный вопрос о приснодевстве Марии, лишь в одном аспекте Тертуллиан недотягивал до последующей ортодоксии: его учение о Святой Троице не предполагало соравенства. Он считал, как и все доникейские церковные авторы, что между лицами божественной Триады есть разница в степени. В одном из полемических трактатов Тертуллиан решительно выступил против тезиса о совечности Сына, причем его доводы чем-то напоминают последующие выкладки Ария.

В соответствии с более ранней (даже новозаветной) традицией Тертуллиан полагал, что Христос ниже Бога Отца. «И какова бы ни была сущность Слова, я называю ее Лицом и прилагаю к ней имя Сына, и поскольку я признаю Сына, я защищаю положение, что Он – Второй после Отца» ( Против Праксея , 7.9).

Чуть позже Тертуллиан сделал уточнение, объяснив, как и почему Отец отличается от Сына. Отличие состоит в образе бытия:

Евхаристия и этика

Стоит остановиться на мыслях Тертуллиана о евхаристическом богослужении. Полемизируя с Маркионом, он подчеркивал реальность тела Христова и обращался к образу хлеба, чтобы высмеять гностическую доктрину. Если тело Иисуса было призрачным, как его может символизировать настоящий хлеб Евхаристии? И если не было реальности, откуда взялся образ?

За вычетом последней дешевой колкости, аргумент интересен. Получается, что фраза «это есть тело мое» означает «это образ моего тела». Судя по всему, Тертуллиан считал, что хлеб – символический или аллегорический субститут тела Иисуса, а не его мистическая реальность, как полагала последующая католическая ортодоксия.

В нравственных вопросах Тертуллиан всю свою церковную жизнь оставался ригористом. (Быть может, пытался искупить грехи разгульной юности в Риме.) Даже в католический период он допускал лишь одно покаяние после крещения (как и Ерм до него; см. главу 7). Он в пух и прах разносил женскую манеру наряжаться и просил жену оставаться вдовой после его смерти или в крайнем случае выйти замуж за христианина. Став монтанистом, он вообще объявил второй брак невозможным и расценил его как блуд. Подобно мусульманам, он хотел, чтобы женщины надевали покрывало, выходя на улицу. Мученичество он считал обязательным, запрещая спасаться от гонений.

Напоследок скажем несколько слов о сочинении Тертуллиана «О терпении», и тем самым закончим на несколько юмористической ноте. Тертуллиан сразу признается, что он последний человек, кому подобало бы рассуждать об этой добродетели. Его слова «покраснели» бы, столкнувшись с его обычным поведением: «Исповедуюсь перед Господом Богом, что я довольно безрассудно, если даже не бесстыдно, осмелился писать о терпении, к проявлению которого я, пожалуй, вообще не способен» (1.1) [35] .

Он замечает, что величайший враг терпения – мстительность. «Если ты отомстишь недостаточно, то будешь выходить из себя, а если чрезмерно, то отяготишь свою совесть. Что мне пользы от мщения, точную меру которого я не могу определить из-за неспособности вытерпеть боль?» (10)

Этот вспыльчивый спорщик заставил себя написать шестнадцать глав в назидание самому себе о том, как быть терпимым и терпеливым! Его трактат можно было бы занести в «Книгу рекордов Гиннесса» как первый в мире самоучитель.