Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

С.А.Павлюченков

Направляя проницательный исследовательский взгляд на особо чувствительные и ранимые сферы общественной жизни, всегда полезно и даже обязательно предварить подобное вторжение благоразумным самоограничением, определив меру дозволенного проникновения в нежные ткани общества и, тем более, всячески избегать бесцеремонности в обращении с почтенными фактами, быть может, только благодаря случаю приоткрывшимися терпеливому взору исследователя. Заслуживает всяческого подражания скромность прославленного автора истории города Глупова, который был немало удивлен и обрадован тем обстоятельством, что глуповские градоначальники оставили по себе только благодарную память в сердцах сограждан, – и это, замечает он, «служит и немалым для летописателя облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? – Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать? – Нет и не в этом. В чем же? – А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия, и об оном передать потомству в надлежащее назидание». С тем и приступаем к нашему опыту беспристрастного повествования, цель которого не хвалить, не порицать, но стараться понимать.

Не раз замечено, что всякого рода общественные потрясения нередко сопровождаемы в народе усиленным потреблением горячительных напитков, но, думается, причина здесь далеко не та, как стремятся представить вульгарные материалисты, усматривая ее лишь в том, что обездоленные и обиженные люди ищут забытье и топят в вине горести жизни. Может это и преобладает в условиях рутины и застоя, но мы должны решительно отказаться от такого приниженного толкования взаимосвязей алкоголя и революционного общества. Функция первого в последнем более всеобъемлюща и, можно твердо сказать, социальна.

Царства создавались и благополучно раздвигали свои пределы только при достаточном давлении винных паров. Известно, как печально отразилось на императорской карьере Николая II и всей романовской династии его опрометчивое решение о введении в 1914 году «сухого закона». Переизбыток народных эмоций не растворился в вине, а воплотился в химеру революции.

Если в качестве основного критерия брать количество участников, их активность и непосредственный интерес, то следует признать, что главные события Октября разворачивались вовсе не на пресловутых телеграфных, телефонных станциях, не на вокзалах и даже не в анфиладах Зимнего дворца. Наибольшие скопления и энтузиазм революционно-демократических масс были отмечены у богатых винных погребов, сохранившихся в столице с довоенных времен. Заурядными, укоренившимися в быт красной столицы стали сцены осады и разгрома винных хранилищ тысячными толпами солдат, рабочих и простых обывателей, опустошенных и возмущенных долголетним воздержанием и жаждой. Ничто не могло противостоять этой стихии: ни специальные агитаторы, ни воинские команды, которые сами присоединялись к погромщикам, и те с удвоенной энергией разбивали погреба.

Для советской власти наступил самый критический момент за все время переворота. По улицам бродили пьяные банды, терроризируя население стрельбой. Г. Соломон писал о тех днях, что стал свидетелем подлинной растерянности, царившей в Смольном. Ленин был бледен и нервная судорога подергивала его лицо: «Эти мерзавцы… утопят в вине всю революцию! – говорил он, – мы уже дали распоряжение расстреливать грабителей на месте. Но нас плохо слушаются. Вот они русские бунты!» [387].

В алкогольном пламени революция грозила сжечь себя саму, комиссары пытались поставить заслон, расстреливали штабеля бутылок и бочки из пулеметов, ходили мокрые, насквозь пропахшие букетом лучших вин. Как живописно вспоминал другой участник событий – Троцкий: «Вино стекало по каналам в Неву, пропитывая снег, пропойцы лакали прямо из канав». [388]

Погромная волна продолжалась несколько месяцев и кончи – лась лишь после того, как тем или иным путем все винные склады были уничтожены. После такого бурного начала советская власть долгое время находилась в каком-то оцепенении перед вопросом производства и потребления спиртных напитков, не решаясь ни подтвердить, ни отменить сухой закон. Только 19 декабря 1919 года вышло довольно либеральное постановление Совнаркома о запрещении производства и продажи спирта, крепких напитков и неотносящихся к напиткам спиртосодержащих веществ, которое поколебало сухой закон разрешением продажи виноградных вин и прочих напитков крепостью не выше двенадцати градусов. До этого постановления общество пребывало в двусмысленном положении, которое с одной стороны как бы поощряло граждан к выделке и потреблению горячительных напитков, а с другой – открывало простор для распорядительного творчества местных властей. Из этого периода сохранились образцы довольно убедительных распоряжений, изданных отдельными городскими и губернскими властями, которые предусматривали за самогон высшую меру наказания – расстрел.

Кремлевская власть, наученная горьким смольнинским опытом, мудро пустила дело на самотек, не разрешая, однако и твердо не возбраняя населению наслаждаться плодами обретенной свободы. Область была настолько тонка и чувствительна, что каждое бесцеремонное вмешательство грозило непредсказуемыми последствиями, ибо здесь возводились чертоги и рушились храмы. Когда правительство самарского Комитета членов Учредительного собрания в 18-м году задумало для укрепления своей социальной и финансовой базы пустить в продажу «казенку», то выказало в этом деле отсутствие у себя должной непреклонности наряду с присутствием излишней прямолинейности, уступив слабой женской силе. Как сообщал в Москву работник Наркомпрода, командированный в Самару сразу после ее падения: Мужики гонят самогонку, пьют сами и продают в город, и здесь бабы всецело на стороне коммунистов и делают великое дело, морально воздействуя на мужское население и вполне успешно. «Когда «учредиловцы» задумали пустить в продажу казенку, то бабы все как одна восстали против этого безобразия, начали на них травить своих мужей и добились своего». Мужики стали организовывать отряды и бить чехов. «Кажется, это послужило первым толчком к отступлению чехов от Самары, а не самарские рабочие, как передавали нам в Москве» [389].

Иное дело Совдепия. Ее пределы неуклонно расширялись, революционные волны достигли самых отдаленных границ бывшей империи. В чем заключалась их сила, откуда происходила энергия этого движения – вопрос принципиальный. Можно говорить о притягательности идей большевизма, можно ссылаться на его террористические методы, мы же здесь обязаны указать на первопричину по существу. Она даже не лежала на поверхности, а витала над ней и была хорошо видна из вражеских окопов. Как один колчаковский офицер писал в рапорте начальству о своей поездке на фронт в период успехов Красной армии: «Большевистская армия идет поголовно пьяная. На передовых позициях слышится отборная ругань комиссаров» [390].